— Квентин, не молчи, пожалуйста. Я не хочу с тобой ссориться. Только тебе я могу доверять. Кроме тебя, у меня никого нет. Никого на свете.
Робот хмыкнул. Слишком по-человечески. И поинтересовался ядовито:
— А если б существовал кто-то еще, можно было б ссориться со мной без зазрения совести?
Я тяжело вздохнула. Вот зачем он так? Будто, вправду, обиделся.
Хотя кто разберет его шестеренки…
— Не придирайся к словам. Я же извинилась. Искренне. И вообще…
Я замолчала, почувствовав себя вдруг невероятно одинокой. Более одинокой, чем в темнице Лесного Дола или во время беспросветной жизни на улице в роли бродяжки. В самом деле! Сижу и, как дура, умасливаю бесчувственную железяку. Прижалась к наглой машине и жду ответной ласки. Не идиотизм ли?
Как на грех, вспомнилось детство. Мать в спальне с Арией и я, подглядывающая через приоткрытую дверь. Сестренка, так похожая на отчима, ластилась к матери, а та гладила ее по волосам, что-то нежно приговаривая. Это был их ритуал, в котором мне не находилось места. «Ты уже большая девочка, веди себя соответственно», — говорила мать мне, когда я искала ласки. И я вела, но сходила с ума от зависти.
Тогда я не понимала, почему она так по-разному относится к нам. Лишь повзрослев, осознала неприятную правду. Как и сестра, я унаследовала внешность отца. Своего отца — нелюбимого мужа матери. Ария — дитя любви. Я — последствие вынужденного брака, близости с ненавистным мужчиной. Нет, мать никогда не выказывала неприязни ко мне, но и доверительные отношения у нас отсутствовали. Я научилась компенсировать это общением с друзьями, любовью к музыке и театру. Я искала свет и позитив во всем, что меня окружало, а потом появился Эйван, и всё остальное утратило важность…
Эйван, для которого я нынешняя ничего не знаю. Игрушка. Не более…
— Релия, ты чего?
В голосе Квентина прозвучал явный испуг, и я дернулась.
— Что?
— Ты… ты…
До меня дошло. Я ревела навзрыд, сама не заметив, когда это началось.
— Ох, Квентин, — вот теперь стало тошно по-настоящему, но вместо того, чтобы бежать от стыда в спальню, я положила голову роботу на колени. — Я устала, понимаешь? Я сама уже не знаю, кто я…
Должно быть, робот опешил. Со дня побега из лаборатории Лиира я ни разу не выказывала слабости. Да и там — в прозрачной клетке, в которой меня держали — я демонстрировала лишь злость, пообещав себе, что мучители не увидят слез, не услышат мольбы. Хорошо, что сейчас я не могла видеть выражения лица Квентина. Наверняка, сидит, вытаращив глаза, и понятия не имеет, что предпринять.
Но вдруг волос коснулись пальцы. Не настоящие. Но если не знать, что под плотью сплав металла и пластика, ни за что не заподозришь подделку. Пальцы погладили меня. Потом еще раз и еще. Так, как никогда не гладила мать — женщина, обрекшая одного ребенка на смерть во имя благополучия второго — любимого.