Дэ разглагольствует о грехопадении человека, убийстве Авеля Каином и вечной братоубийственной войне, которой человечество заражено с самого сотворения мира. «Гнусный космополитичный материализм, отрицающий существование Бога, – вот он, враг, вот корень всех наших зол! – бушует ревностный католик. – Нам надо объединить наши семьи, чтобы победить в бою. Никто и ничто не встанет на нашем триумфальном пути, когда мы примирим нацизм с христианством…» Слушатели свистят и аплодируют, Дэ ликует и продолжает с присущей ему гнусавостью: «Сиятельный президент Перон, кому мы обязаны свободой, сделал это примирение своей миссией. И давайте поможем Аргентине стать в этом полушарии противовесом Соединенным Штатам. Это лишь начало, друзья мои. Скоро русские и американцы сойдутся в смертельной схватке. В прошлом году берлинский блок едва не рухнул. Сегодня во всех четырех сторонах света множатся очаги напряженности. Так наберемся же терпения, будущее за нами, мы вернемся в Европу…»
Сассен крепко хватает Грегора за руку, шепча ему, что нужно подняться на палубу, он представит ему «парочку очень дорогих друзей».
«Oberst Рудель», – бормочет приземистая тень.
«Мальбранк», – шепчет второй голос, подружелюбней.
Жерар Мальбранк. Ну наконец-то.
Иногда Грегору мечтается: вот он садится на пассажирский корабль, отплывающий в Гамбург, или всходит на торговое судно, груженное красным маисом и фиолетовым льном, и они привезут его к Ирене. Усевшись в портовом бистро в третье воскресенье перед Рождеством, он написал ей письмо, какого сам от себя почти не ждал. Никогда еще он не выражал с таким пылом своей страсти, никогда так отчаянно не сожалел о том, что ее нет рядом, все твердя и твердя об их общих воспоминаниях, тысячах ночей любви, о роскошном лете в Освенциме, о рождественских каникулах, когда он возвращался с фронта и они лежали вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, и о том, как в заснеженных лесах на ее золотевших волосах таяли последние хлопья снегопада, и он снова в который раз зовет ее к себе и в который раз умоляет ее переплыть Атлантику. В ответ Ирена прислала ему фотографию Рольфа в коротких кожаных штанишках, с пожеланием счастливого 1950 года, и только, и еще посоветовала купить собачку, чтобы одиночество не было таким горьким. Странно, но он поспешил именно так и сделать, он подарил сам себе щеночка, окрестив его Генрих Лев. Это Ирена своим письмом навеяла ему имечко: так звали одного американского предка – Гарри Лайонс, – потом онемечившегося, вот же находка! И так же звали основателя Мюнхена – Генрих Лев, князь-колонизатор, герцог Баварский и Саксонский, пес Грегора.