– Выходит, мне надо вспомнить какую-то яркую деталь той ночи? – уточнила Карна, садясь напротив.
Рихард кивнул и, протянув руку, обхватил ее запястье. Пульс бился чуть быстрее нормального, и грудь вздымалась чаще. Высокая круглая грудь с молочной кожей, шелковистой и теплой на ощупь, и чуть заметно проступающими через одежду бугорками сосков.
– Ты вроде должен смотреть мне в глаза? – напомнила Карна, и Рихард быстро поднял взгляд. – Это твой хваленый профессионализм?
– А ты вроде должна быть смиренной и тихой.
– Не тогда, когда ты пялишься на мои… мою… Туда, куда приличные мужчины не смотрят!
– Давай уже вспоминай, – перебил он ее. – Нет сил спорить. У тебя красивая грудь, ты должна бы привыкнуть, что на нее смотрят. И приличные, кстати, тоже, только тайком.
– Мужлан, – вынесла она приговор.
– Истеричка, – не остался в долгу Рихард. – Яркую деталь. Или я влезу в твою голову и сам найду нужное воспоминание, но не обижайся, если в процессе поиска увижу тебя в ванной или справляющей нужду.
Пульс под его пальцами застучал еще быстрее. Рука дернулась, явно чтобы залепить очередную пощечину, но Рихард удержал ее.
– Хам!
– Монашки не ходят в туалет? Карна, правда, у меня еще куча дел.
– Так не отвлекай меня и дай сосредоточиться! И я тебя предупреждала: еще хоть раз влезешь в мои воспоминания без спроса – уйду. И где ты найдешь себе такую помощницу?
– Такую – нигде, – честно признал Рихард. – Августина подложила мне ту еще свинью – фигурально выражаясь. Я надеялся, приедет какая-нибудь спокойная пожилая женщина, из деревни, с пятком детей и выводком внучков. Она бы показывала мне простые понятные радости: сенокос в закатных лучах, бабочек над лужком, утяток на пруду… По вечерам вязала бы и пекла пирожки. А вместо этого я терплю твои придирки и смотрю на чаепитие с кукольным Эдмоном!
– Ничем не хуже утяток, – пожала плечами Карна. – Я однажды была на сенокосе. Ездила с родителями к нашим арендаторам. Если тебе так приспичило увидеть деревенскую пастораль, могу это устроить.
Рихард закатил глаза, а потом снова посмотрел на Карну. Дождавшись ее кивка, окунулся в синие глаза.
Яркой деталью оказалась его собственная спина. Было странно видеть себя со стороны. Он казался шире в плечах, жестким, взъерошенным. Мышцы на спине бугрились, и рубашка почти трещала, пока он крутился верхом на жруне. Детали воспоминания проносились так быстро: разбитая ваза, вешалка, пистолет на полу… Жрун выбил его из руки, прыгнув сразу после выстрела. Слишком стремительная реакция. Он словно знал, что будет дальше.