После трапезы он направился к корпусному священнику отцу Василию, попутно заметив, что и храм в Мобеже был заложен в честь Архистратига Михаила. Губы советника собрались в пунцовую точку: ему представилось, что, зайди он в церковь, и там, на иконе будет выписан портрет графа с крыльями и огненным мечом в руке. Здешние жители открыто нарушали заповедь: не сотвори себе кумира.
Отец Василий тем временем попивал чай с бубликами. До вечерней службы оставалось два часа. На открытой веранде его дома стоял стол, на столе самовар, сахарница, блюдце с медом и второе – с нарезанными сотами. У ножки стула терся котенок, которому только что налили в миску сливок. Вокруг царило благорастворение воздусей. Явление чиновника из самого Петербурга не повергло священника в трепет. Он позвал попадью и приказал подать второй прибор, осведомившись, не желает ли гость конфитюров.
– Это нам, здешним сидельцам, хочется меду. А вам, наверное, любопытно попробовать парижских лакомств?
Советник не отказался. Опростав две чашки под неспешный звон точильного станка с улицы, гость начал осторожный разговор, как здесь что. Охотно ли служивые посещают храм, наблюдается ли охлаждение к родине, жалобы на скорый вывод домой? Отец Василий, не будь дурак, разом смекнул, что за гусь залетел к нему во двор. Но виду не подал.
– Здешний корпус наблюдал сам император во время последнего приезда, – дипломатично заявил он. – И выразил его сиятельству особливое удовольствие.
– Сие в столице известно, – нетерпеливо дернул плечом Вигель. – А что до духа войск? До любви к монаршей особе? Говорят, граф трактует русского солдата на манер иностранного? Завел суды, запретил наказания. Наших-то людей словами не проймешь…
– Христос словами любовь проповедовал, – возразил священник.
– Вы что же, графа с Господом равняете? – чуть не подскочил советник.
Но отца Василия не так-то легко было смутить. Еще совсем молодым – борода еле пробивалась – он служил полковым священником в армии светлейшего князя Потемкина. И вместе с другими отцами ходил с крестом впереди войск сначала на очаковские, потом на измаильские стены. В драной рясе служил молебны на руинах поверженных крепостей. И за храбрость имел солдатскую медаль на георгиевской ленте, а из рук матушки-императрицы – алмазный наперсный крест.
– Вы моих слов не передергивайте, – спокойно возразил священник. – Человек – не скотина. Ему и русским языком растолковать можно. Без шпицрутенов. Его сиятельство – требовательный командир.
«Бывает и деспотичен», – про себя добавил настоятель, но вслух говорить не стал.