– Что это? – спросил Вигель у кучера-француза.
– Да, русские черти нагородили тут своих палок! – отозвался тот, принимая седока за соотечественника. – Не слышно, скоро они уберутся?
Вигель заверил, что срок недалек, а сам намотал на ус. Стоит опросить и местных. За неумение ладить с ними Воронцова по голове не погладят. Въехав в Мобеж, советник приметил торговца квасом, блинную и баню, как положено, в зарослях лопухов. Сам командующий находился в Париже, и это гость тоже взял на карандаш: шляется по столицам, оставив корпус на попечение штабных – откуда взяться дисциплине? Как человек сугубо штатский Вигель полагал, что в армии люди постоянно должны ходить строем и, если им скомандовать: «вольно», – они непременно попадают.
Прибывшего встретил Алекс Фабр и определил на квартиру, любезно пригласив принять участие в общем обеде, который, по распоряжению Воронцова, накрывался в его доме человек на триста – для офицеров и чиновников, служивших в оккупационной администрации. Ели без особых изысков, зато сытно и за графский счет, что всех устраивало. Однако Вигеля эта вельможная щедрость взбесила. Он не переносил аристократов. Его отец, мелкий симбирский дворянин, отдал сына на воспитание к князьям Голицыным, в их доме юнец натерпелся высокомерного хамства и навсегда усвоил: топчи того, кто ниже, добивайся самого отъявленного раболепия – тогда ты истинный барин. Всякий, кому знатность и богатство давались без труда, вызывал у Филиппа Филипповича чувство непримиримой вражды. И советник, заранее возненавидел хозяина здешних мест.
Распаковав саквояжи, он отправился прогуляться по Мобежу, зашел в лавки, церковь, ланкастерскую школу, больницу. Охотно знакомился с офицерами, рассказывал питерские новости, попутно узнавал то одно, то другое о здешней жизни. Веселый и обходительный, Вигель легко завязывал разговор. К обеду его уже многие знали, и за графским столом Филипп Филиппович чувствовал себя почти уверенно. Высокий готический стул с резной спинкой во главе оставался пустым, и советник понял, что это место хозяина. Он приметил, что гости то и дело по привычке поворачивают туда голову, чтобы понять, как командующий реагирует на сказанное, и только потом спохватываются, что Воронцов не с ними. При этом на лицах отражалась досада, а не облегчение.
Стоило Филиппу Филипповичу вполголоса пошутить, что дух начальника, должно быть, негласно присутствует в доме, надзирая за собравшимися, как к нему разом оборотились несколько человек, и советник почувствовал себя под скрещением негодующих, острых, как шпаги, взглядов. А ведь он не сказал ничего обидного! Но здесь на графский счет острить не полагалось. Все, что делал Воронцов, признавалось прекрасным, справедливым, разумным, исполненным благородства и пользы для человечества. Люди льстили командиру за глаза и упивались необъяснимым счастьем. Это было похоже на помешательство. Три положенных в обед тоста оказались подняты за здоровье Михаила Семеновича. И ни одного за государя или возвращение в Отечество. Это характерное недоразумение Вигель решил отметить в докладе.