Авторское самолюбие Шурки страдало. Он был первым, кто догадался написать о двенадцатом годе и опубликовал воспоминания в «Военном журнале». Однако немецкая пунктуальность помешала ему как следует наврать. Сухо, точно, страшно.
– Саша, тут секрета нет, – попытался утешить его Воронцов. – Сейчас все хотят подвигов. Славы. Красоты военного бытия. «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской…» А ты что написал? Даже мне тошно стало. Рассказал, как мы в наступлении жрали кору с деревьев. Как неделями ждали обозов с продовольствием. Как не брали пленных, потому что их нечем кормить, обирали французов до нитки и выгоняли в поле на тридцатиградусный мороз дохнуть. Кому это сейчас надо? Люди и так знают, как было на самом деле. Им подавай сказку про победу. Давыдов их понял.
– Но это ложь! – возмутился Христофорыч. – Можно, значит, бессовестно заливать?
– А ты, когда волочишься за очередной… дамой, что ей плетешь о своих геройствах?
– Это разные вещи! – вспылил Бенкендорф.
– Выходит, одни и те же.
– Не знаю, – протянул Шурка в раздумье, теребя нижнюю губу. – Денису Бог дал живое перо. А я только саблей в ухе могу ковыряться. Но все-таки, наверное, надо по совести.
– Кому надо?
– Ну, потомкам… не знаю.
– У тебя они, может, и будут, – с грустью бросил Воронцов. – Так не у всех же.
– Да, моя жена – ангел, – живо отозвался Христофорыч, – и уже на сносях. А ты все тянешь!
Михаил промямлил что-то невразумительное.
– И как твоя матушка допустила, чтоб ты женился на вдове? – съязвил он.
– О! Был le scandale[11] с обмороками, отказом давать благословения et cetera[12]… Я кое-как объяснил, что командовать мною поздно, лысый уже весь, и если не хотят принять ту супругу, которую я привел в дом, то я отказываюсь плодить внуков. Убийственный аргумент. Мою maman подкосило, как картечью. Сменила тон, встретилась с невестой и, как поняла, что мы уже нашустрили новое поколение Бенкендорфов, на все согласилась. Лишь бы внуки, и лишь бы скорее. Словом, я счастлив. Да ты-то что?
Воронцов помрачнел.
– Видишь ли, Саша, – начал он, не зная, как продолжать, – брак такое дело… Ты же знаешь, я не люблю ничего менять. Мне нравилась тогда, в пятом году, одна швея-полька в Вильно… Какие были черные глаза! Просто чудо. И потом еще в восьмом в Петербурге вдова Боур.
– Подожди, подожди, Вильно, Петербург – это хорошо, но здесь-то ты как живешь?
– Не жалуюсь. Есть разные дамы, их можно посетить, приятно провести время. Но это не то. Платишь деньги, тебя развлекают. Иной раз кажется, так честнее. Кому мы, в сущности, нужны? Мне тридцать шесть. Полголовы седой. Барышням может не понравиться.