Бал у графини Головиной уже начался, когда коляска с Воронцовым остановилась на улице Вожирар. Претенциозный особняк в центре города принадлежал прежде принцессе де Савой-Кориньян, подруге королевы Марии-Антуанетты. Потом пламенному якобинцу Баррассу. Во времена империи пустовал и вот теперь сдавался в наем сказочно богатым и сказочно расточительным русским. Скинув плащ на руки лакею, и держа на локте горбатую шляпу с белым плюмажем, граф взбежал по неширокой лестнице. Гладкие стены из желтоватого мрамора обнимали ее, как колодец. Отполированные до блеска, они отражали не только огни свечей, искры хрустальных подвесок и позолоченные треножники на каждой площадке, но и стремительное движение торопившихся офицеров. Командующего сопровождал неизменный Казначеев. Он хотел было остаться дома, де его не звали, но Михаил Семенович, сегодня как раз нуждавшийся в адъютанте для вящей солидности, наотрез отказался предоставить Саше свободный вечер.
– Вы манкируете своими обязанностями, Александр Иванович, – сухо бросил он.
Казначеев знал, что с подобным тоном спорить не стоит, и повлекся за начальником, бубня под нос строчку из комического поэта Марина: «О, ты, что в горести напрасно на службу ропщешь офицер». В коляске граф смягчился:
– Право, Саша, чего вы надулись? Поедете, потанцуете. Говорят, там полно барышень. Сами же рассказывали, что намерены осчастливить родителей.
– Осмелюсь доложить, – буркнул Казначеев, – что наши имения под Калугой. Я собираюсь жениться на тамошней уроженке. Чтобы деревни были рядом.
Такой вполне здравый взгляд на брак удивил Воронцова своей житейской основательностью. Даже беспросветностью. Почтя адъютанта лишенным высоких устремлений, Михаил Семенович отвернулся и уже за всю дорогу не сказал ни слова.
Теперь они вступали в зал, где кружились пары. Сразу за лестницей в небольшой малиновой прихожей, стены которой были забраны лионским шелком, гостей встречала графиня Головина. Дама старше средних лет, черноволосая, живая, уже потерявшая намек на красоту, но грациозная и великосветски снисходительная ко всем. Она не показала, что польщена прибытием командующего – птицы редкой и высокого полета. Весь век вращаясь при дворе, графиня знала цену минутной должности, тогда как ее собственное положение оставалось незыблемым. В лице начальника оккупационного корпуса она приветствовала молодого графа Воронцова, человека своего круга и даже, вероятно, в каком-то колене родню. Его адъютант был само собой разумеющимся, бессловесным и безымянным приложением, но тоже удостоился кивка.