Посчитав неприличным прислушиваться к дальнейшей беседе, Воронцов двинулся по колоннаде, огибавшей дворик. Вскоре он вступил под своды каменной веранды, откуда дверь вела в прихожую. Там его и встретил запоздавший привратник. Лакей нежился в резной тени от миртовых деревьев в кадках, выставленных на свежий воздух. Увидев гостя в генеральском мундире, он вскочил с кресла, явно барского, и вытянулся в струну.
– Как о вас доложить, ваше высокопревосходительство?
– Теперь уж я сам о себе доложу. – Михаил бросил ему на руки шляпу. Раздраженный жест свидетельствовал о неодобрении вальяжной лени, с которой вели себя слуги в доме графини Браницкой.
Лакей смутился пуще прежнего и побежал отворять перед носом гостя оставшиеся двери. Их оказалось немало, ибо дом был старый, похожий на крепость, с узкими коридорами, низкими потолками и совершенно кошачьими лесенками. При взгляде на них становилось ясно, что построен он в XVI веке, во времена религиозных войн, когда каждый спасался как мог, и ничто не гарантировало безопасности, кроме толстых стен. Михаилу живо представились картины Варфоломеевской ночи, звон шпаг, крики и метание факелов. К счастью, не весь особняк принадлежал временам Екатерины Медичи. Анфилада комнат второго этажа была вырвана из когтей мрачного Средневековья и перестроена в просвещенном вкусе. Именно здесь и располагались жилые покои графини Браницкой. Лакей проводил Михаила Семеновича в гостиную, а сам исчез. Вместе со шляпой, что немало позабавило графа. В ожидании хозяйки он огляделся по сторонам и нашел, что старушка уютно устроилась. Его окружала петербургская мебель из карельской березы – госпожа Браницкая не отказывала себе в удовольствии путешествовать с собственными столами и диванами. Гобелены на стенах, возможно, были «родными» дому, зато иконы и портреты между ними – семейными реликвиями.
Графа привлекло изображение мужчины в парике и фельдмаршальском мундире времен матушки-императрицы. У того были крупные породистые черты лица, широкие скулы, выпуклый высокий лоб и насмешливая складка губ. Михаил сразу узнал портрет князя Потемкина кисти Лампи, пожалуй, самый лучший из виденных им прежде. Взгляд светлейшего уловить не удавалось. Князь смотрел в сторону от зрителя, и это почему-то раздражало Михаила. Ему захотелось, чтобы бирюзовые глаза увидели его. Чтобы человек на холсте расхохотался или нахмурился.
– Нравится? – раздался сзади низкий, глубокий голос. Графиня вступила в комнату и приветствовала гостя степенным поясным поклоном. Так делали все русские дамы старше тридцати, когда приседать в реверансах им уже не позволяла комплекция. – Работа редкая. Больше такой не увидите.