– Сейчас вы убьете меня. Сейчас… Я знаю. Прошу вас, отпустите мне все мои грехи. Простите меня. Я не хочу навечно отправиться в обитель к Богу мучений, прошу вас!
– Хорошо. Хорошо, я прощаю вас – Ниллс и правда приготовился перерезать горло леди, когда грохот отвлек его. Всю необходимую информацию он уже получил, что делать дальше он не решил, а тащить с собой леди и тем самым давать лорду Экрогу Редглассу, если все это правда, подсказку, что пора избавляться от нового Магистра, не собирался.
Душевнобольная женщина, настрадавшаяся в молодости и страдавшая все эти годы не менее, чем Ниллс с Куором, сейчас не вызывала ненависти.
Первые годы он мечтал убить ее за ложь, чуть позднее, когда понял, что смерть не самое страшное – страстно желал поймать и заставить страдать. Когда он занял место отца, то отправлял на ее поиски своих людей, но она не появлялась нигде, ни на одном пиру, балу или охоте. Ни на одном вечере и празднике, для общества ее больше не существовало. Ходили слухи, что она не пережила насилия и убила себя, ходили слухи, что ее убило ее семейство за то, что она позволила себя опорочить.
Сейчас же, смотря на несчастную, напуганную, женщину с испорченной жизнью, он испытывал скорее жалость.
– Вы поквитаетесь с лордом Редглассом?
– Не сомневайтесь в этом, миледи. Закройте глаза.
Через минуту все закончилось – Ниллс надеялся, что ей не пришлось испытывать боль.
Магистр спустился по лестнице, переступил через тела двух слуг, обошел умирающего раненого воина и направился к выходу из замка.
Ролд справится и сам.
Последние циклы вышли очень напряженными, работы для королевского палача прибывало с каждым днем. Рисс и Ларс помогали отцу, забыв про усталость. Сейчас ему надо было бы проводить с любимой женой Онсой больше времени – их ребенок не прожил и недели, он родился слабым, а палач способен был лишь доползти до своей кровати и уснуть, вместо того, чтобы поддержать мать его детей.
Двое старших сыновей всегда были с ним, но его радовало, что дочери помогали по дому и старались изо всех сил.
С каждым днем люди, что были против введенных еще Фалином Добрым законов, все охотнее выходили из тени, все громче кричали, все яростнее совершали нападения на одиночных изобретателей или группы ученых. Поначалу, они вымещали свою злобу лишь на тех, кто путешествовал со своими странными диковинами, непонятными народу, но теперь…
Теперь, хоть бунтующие и кричали на всех площадях, что они лишь против того, что казна уходит на содержание лекарей и шарлатанов, и первые сейчас состоят из обманщиков да чернокнижников, бунтующие перестали делать различия между учеными и менестрелями.