Отказавшись извиниться, я упрочил свои позиции в состязании силы, которое у Бледных считалось политикой. Я не мог даже гадать, какова была дипломатия между их кланами, но подозревал, что она гораздо больше напоминала столкновение баранов лбами или драку львов, а не цивилизованное заседание. Нам необходимо было предъявить им, что мы достойны уважения. Показать зубы и стержень. Стержень пришлось показывать мне, а зубы и готовность пустить их в ход продемонстрировали наши вооруженные телохранители.
– Хватит выпячивать грудь, – сказал я на сьельсинском, сам выпятив грудь. – Пожалуйста, сядьте, дорогой князь.
Я почувствовал некую перемену в том, как Араната смотрел на меня. Уважение и неохотную… осторожность? Опасливость? Мы пришли не сдаваться, это до него дошло, но он по-прежнему не понимал, что мы можем заключить соглашение.
Так никогда и не понял.
Но то ли от отчаяния, то ли от проснувшегося голода он сел.
На корабле уже стояла глубокая ночь, когда лейтенант Гринло пришла, чтобы отвести меня к Смайт. Я не спал – слишком много мыслей бурлило в голове – и поэтому быстро оделся и пошел. Петляние по лабиринтам «Демиурга» было сродни путанице в моей душе: батальные сцены на стенах и жуткие человеческие лица, глядящие из черного металла.
– Думаете, сработало? – спросила Смайт, как только Гринло оставила нас наедине в ее кабинете на «Скьявоне».
– Не уверен, – ответил я. – Какой-то эффект точно был, но какой? – Я сел напротив стола Смайт. – Где Кроссфлейн?
Отсутствие старшего офицера показалось подозрительным. Не знаю почему. Старый рыцарь никогда не оставлял своего трибуна, ходя за ней строгой тенью, в аккуратной черной форме, с напомаженными бакенбардами, как подобает старому имперскому офицеру.
Смайт сняла трость с кресла и поставила у стены позади:
– Спит, да благословит его Земля. Вильгельм уже немолод.
Имя старого рыцаря – такое же, как у Хлыста, – задело меня сильнее, чем я готов был признать, и я едва не вздрогнул. Смайт самой не помешало бы выспаться. Под глазами были темные круги, испещренная шрамами кожа напоминала вощеную бумагу, в которую было завернуто вяленое мясо. Но мне было ее не жаль, и все из-за чертовой сделки с Кхарном Сагарой.
– Впрочем, я тоже, – сказала она. – По правде говоря, не ожидала прожить так долго.
– Как долго? – отважился спросить я.
Кряхтя, Смайт встала и подошла к буфету:
– Думала, у вас, палатинов, считается невежливым спрашивать о возрасте других.
Я промямлил некое подобие извинения, но она отмахнулась:
– Почти триста лет, хоть я и не палатин. Я. Триста лет. Можете себе представить? Моя мать работала механиком на ферме, а я вот где. Хотите бренди? Я привезла с «Непреклонного».