Я смотрела, как подъезжает поезд, постояла и ушла. Никто в него так и не сел. Без подписи Гэбриела все, что уже сделано, теряет смысл. Дом продадут, снесут, или его поглотят верещатники.
Я завела двигатель и развернула машину.
* * *
Летом, перед тем как пойти в среднюю школу, в «Лайфхаусе» с ремонтом наконец покончили. Отец две недели ошивался на центральной улице — рассказывал всем, кто соглашался его слушать, о любви Господа и раздавал листовки, обещавшие грандиозное открытие. Расклеивал объявления в жилых районах по ночам. Оставлял стопки листовок в других церквях, прямо на скамейках, в надежде, что прихожане подумают, будто это сам Господь ведет их в новую церковь. Накануне открытия он велел нам надеть те самые красные футболки, которые были куплены для каникул в Блэкпуле. Моя оказалась неприлично тесна в груди, а футболка Итана, когда он ее надел, лопнула по швам на плечах.
Когда мы появились на кухне, Отец оглядел нас с неприязнью.
— Да что с вами такое?! — воскликнул он и разрешил нам вместо футболок надеть что-нибудь белое и скромное.
Из Блэкпула приехал Джолли. Эви мастерила гирлянды из бумажных ангелов, чтобы развесить их на окнах. Мать вышла из своей спальни и до глубокой ночи возилась у плиты, готовя выпечку. Она не беременела уже довольно давно, и Отец, будто какой-то врач, прописал ей отдых. Она была бледной и сморщенной, как невыглаженная простынь. Когда настало время ложиться спать, я пришла на кухню и предложила свою помощь. Вокруг нее были разложены бисквиты; она взбивала сливки, не сводя глаз с ложки.
— А я думала, ты чересчур умна для такой работы, — произнесла Мать, но от помощи не отказалась.
Лампочки на потолке светили ярко, люстры мы все еще не повесили. Я увидела шершавые пятна у нее на локтях и шее — псориаз. Как только я взяла у нее миску, она обхватила себя руками, вцепившись пальцами в рукава, как бы отгораживаясь от меня.
— А после этого еще что-нибудь нужно будет делать? — спросила я.
— Остальные нужно покрыть сахарной глазурью.
— Пусть это лучше сделает Эви. Я могу испортить.
Наши отражения парили в кухонном окне, тусклые и отстраненные.
— Как в новой школе?
— Нормально. Многое я уже проходила — в школе на Джаспер-стрит. И Итан мне объяснял.
— Ты по-прежнему одна из лучших?
Я подняла глаза — отвернувшись от меня, она отковыривала бумагу для выпечки.
— Не знаю, — сказала я. — Может, и да.
— Старайся, чтобы стало «да» без всякого «может».
Я намазывала сливками кусочки бисквита, а Мать пристраивала сверху вторые половинки. Затем подняла свои неуверенные дрожащие руки и прикрыла ими глаза.