— Господи, пожалуйста, пусть у нас все получится! — произнесла она.
Никогда раньше я не слышала, чтобы Мать молилась вот так — как будто Господь Бог был здесь, у нас на кухне.
* * *
На следующее утро, в восемь часов, мы уже были в «Лайфхаусе» и принесли с собой украшения и выпечку. Я приходила туда в прошлые выходные, неделю назад, чтобы закончить покраску, — внутри приятно пахло свежей древесиной. Я привязывала к кафедре надувные шарики и думала, что из останков магазина Отец умудрился создать нечто простое и необыкновенно прекрасное. Свет падал вниз сквозь стекла старых окон и гулял по приделу. В другом конце комнаты соорудили аккуратный деревянный прилавок — Мать разложила на нем пирожные.
Служба начиналась в одиннадцать («Для начала, — говорил Отец, — сделаем удобное для всех время»). Оставалось пять минут, но пока еще никто не подошел. Сами мы из тактических соображений расселись на двух первых рядах. Итан каждые несколько секунд оборачивался и смотрел на дверь; после того как пробило одиннадцать, он встал, одернул рубашку и вышел наружу, к Отцу. Я слышала их разговоры с прохожими — с кем-то он говорил ласково, с кем-то — насмешливо. Внутрь скользнули две девочки подросткового возраста, они взяли по пригоршне овсяных печений Матери и сели на задний ряд. Поближе к выходу. Вскоре к ним присоединились пенсионер и пьянчужка из паба через дорогу. Вышло так, что эта скудная публика — свидетели отцовского позора — оказалась хуже, чем ничего.
В четверть двенадцатого Отец поднялся на сооружение, временно заменявшее кафедру, и откашлялся. Микрофон ему никогда не требовался. Я слышала, как Итан подошел и сел на скамью рядом со мной, но не посмотрела на него — на нас смотрел Отец, и я хорошо понимала: для него очень важно знать, что абсолютно все наше внимание в этот миг принадлежит ему.
— Итак, — начал он, — добро пожаловать в «Лайфхаус»!
Мне не спалось той ночью, и я услышала, что в кухне кто-то есть. Выпутавшись из одеяла, я вышла в коридор и очень тихо, стараясь не ступать на те половицы, которые, как я знала, точно заскрипят, подошла к лестнице и спустилась. Я надеялась, там Итан, и хотела обсудить с ним сегодняшний день.
Спустившись, я обнаружила, что в кухне за столом сидит Отец. В одной руке он держал бокал с ликером, другой жестикулировал; губы его шевелились, но при этом он не произносил ни звука. Это была последняя на сегодня печальная служба. Я долго стояла в темноте и сомневалась — стоит ли мне подойти к нему или нет. Я и сейчас иногда об этом думаю. Я даже мысленно подобрала тексты из Библии, которые могли бы его успокоить. В ту ночь я развернулась и поднялась обратно в комнату. Мне было всего одиннадцать, я совсем запуталась и не нашла, что сказать.