— Мне еще целую неделю нужно быть в Лондоне, — продолжила бы я свою мысль, — если не дольше.
Я слышала, что он теперь живет в пригороде с новой девушкой и небольшой собачкой.
— Или с небольшой девушкой и новой собачкой, — говорила Оливия. — Я уже не помню.
Мне вспомнился тот день, когда Джей Пи уезжал из нашей квартиры. Я думала, он вызовет фургончик или попросит кого-то из друзей помочь с переездом, но он просто уложил вещи в два чемодана и пару картонных коробок и ждал на улице такси. Шел дождь, подняться обратно он отказался, как будто, если мы снова окажемся рядом, он передумает. Все равно бы не передумал. Ничего нельзя было исправить. Никому из нас.
Я подтянула ноги к груди и нащупала шрамы на коленке — кожа в том месте была более гладкой. Затем отыскала шрамы от других операций. Пальцы следовали привычным маршрутом. Шрамы безукоризненны — не видны даже при близком освещении. Когда я показала их Джей Пи, он никак не отреагировал.
— А я и не замечал, что они там есть, — сказал он, и за это я любила его еще сильнее.
Нет, ничего нельзя было исправить, никому из нас.
Чтобы отвлечься, я стала думать о том, закончился ли праздник, на который пошла Эви. Время позднее, а там, где жила Эви, — уже совсем поздно. Я погасила свет и поставила будильник, чтобы не опоздать на завтрак.
* * *
— Эви, — позвала я. — Сегодня у нас получится.
Бескрайнее утро простиралось перед нами — унылое и пустое. Уже много недель я жила с какой-то странной болью внутри, сегодня стало хуже; запах у крови изменился. С другой стороны, я не понимала, мучит меня именно боль или это предвкушение бьется в моем животе, словно чудовище вылупляется из яйца.
Я попыталась высвободить руки; после того как Отец промахнулся, я пробовала каждый день. Левая рука выскальзывала, а вот правая застревала на костяшках.
— Как сегодня — теплее? — Я продолжала выкручивать кисть, но она, кажется, застряла еще сильнее. Пальцы распухли. У меня возникла одна идея, которую Итан, когда-то увлекавшийся книгами о Диком Западе, назвал бы салуном «Последний шанс»[6]. Мой план не имел обратного хода, и на тот случай, если Отец заглянет к нам перед обедом, я должна была оставаться в цепях. Придется подождать.
Я слышала, что он проснулся: когда Отец спускался, его шаги прогромыхали по лестнице, — неужели мы ошиблись? Может, надо действовать сейчас? Он пришел в кухню, зажурчал утренний разговор, прерываемый завтраком, раздумьями или молитвами, которые все читали про себя. Я давно разуверилась в Отцовском Боге, но сейчас закрыла глаза и стала молиться — другим божествам, неистовым и первобытным. Я молилась и молилась.