Мать не увидела, что произошло. Веревка, соединявшая повозку Сельской христианской церкви с их «Морис Мариной»[15], лопнула в самой высокой точке подъема на Хилли Филдс-роуд. Мать услышала крики, раздавшиеся, когда повозка наехала на ее отца, но решила, что это просто шумит взбудораженная толпа, и принялась размахивать руками с еще большим воодушевлением. Ведущий, желая ее остановить, преградил ей путь, но Мать лишь вежливо улыбнулась и просто обошла его.
Несколько дней в деревне работала столичная пресса. В результате несчастного случая отец нашей Матери лишился ноги, а одного ребенка, в костюмчике тыквы, придавило насмерть. Мать была взбудоражена. Ей очень нравились шустрые, сообразительные репортеры с такими же, как у нее, блокнотами. Она определенно стала королевой этой трагедии: и жертвой, и невольной участницей одновременно.
Сидя рядом со своей матерью на диване в гостиной, зажав в кулаке носовой платок, она выдавала корреспондентам версию событий глазами очевидца. В конце каждого интервью наша Мать добавляла: в свете случившегося на нее снизошло озарение — она тоже хотела бы стать журналистом и давать людям возможность поведать миру то, о чем они хотели бы рассказать. На последней страничке своего блокнота она записывала все имена, фамилии и номера телефонов репортеров, в скобках указывая заголовки их статей; проставила звездочки каждой публикации, и критериями ее оценок служили профессионализм автора и количество времени, которое он уделил лично ей. Когда придет ее час, она будет знать, к кому обратиться.
Кроме журналистов к ним наведались однажды и представительницы Сельской христианской церкви.
Однажды вечером в дом тихонько постучались — Мать даже не сразу поняла, что это был за звук. Стук повторился. Под дождем, не приближаясь на всякий случай к двери, стояли три женщины — на головах платки, лиц в тени не разглядеть. Самая взрослая на вид держала в руках корзинку с теплым хлебом, накрытую кухонным полотенцем; когда она протянула ее Матери, та испугалась. Почему-то у нее мелькнула мысль, что в корзине лежит ребенок.
— Мы каждый день молимся за тебя, — сказала одна из женщин.
Другая добавила:
— И за твоего отца.
— Да, за него тоже. Можем ли мы увидеть его?
— Он еще в больнице, — ответила Мать. — Дома мама и сестренка.
— Если вдруг тебе станет одиноко, — проговорила самая старшая представительница церкви, — обязательно приходи к нам.
— Детей полагается ждать с распростертыми объятиями, — заключила третья.
Ее отца выписали из больницы через месяц. Столичная пресса разъехалась, погибшего ребенка похоронили — траурная процессия прошла тем же путем, что и на празднике урожая. Отец сидел перед телевизором — тихо и неподвижно. Левая штанина его брюк болталась спереди, как призрак ноги. Мыть окна он больше не мог. Тогда-то наша Мать в первый раз пожелала, чтобы всего этого не случилось.