Однажды, в такой вот морозный день, в училище отменили занятия. Было объявлено, что у преподавателя русского языка умерла жена. Скончалась она еще в субботу вечером; мы же узнали об этом только в понедельник, когда вернулись на учебу из родных деревень.
…Нина Яковлевна была женщина пожилая и маленького роста. По утрам она прибегала в педучилище с целой кипой наших тетрадок, сидела потом с ними в учительской — нахохлившись, пряча нос в желто-бурый, уже утерявший лисью пышность воротник драпового пальто. С мужем всегда была на «вы». Как и он с нею, впрочем. Больше всех такому обращению супругов поражался, конечно, Альтафи. Ни разу мы не слышали, чтоб она, подойдя к мужу, заговорила с ним о каких-нибудь житейских заботах. Казалось даже, будто беседует она не с мужем, а, к примеру, с завгороно.
— Халил Фатхиевич, не разрешите ли вы мне задержать учащихся второго курса после занятий буквально на десять минут? Я вас очень прошу, Халил Фатхиевич…
— Можно к вам обратиться, Халил Фатхиевич?
Так они разговаривали в училище.
…Впервые в жизни мы участвуем в похоронах. У лесничества нашего нет своего кладбища: обычно русских выносят к соседней деревне — там есть погост. Покачиваясь, плывет против холодного ветра темный гроб. Его несут на плечах учителя; один из них — муж Нины Яковлевны, Халил-абый[14]. Он все в тех же блестящих ботинках, только сверху надел еще калоши, в пальто с меховым воротником, в серой кепке — с наушниками и с пуговкой…
Когда возвращались с кладбища, он так же молчал, так же глядел в землю. То ли у них совсем не было детей, то ли разъехались все — но старик остался один. В общежитии уже, в относительном тепле, между ребятами разгорелся спор. Кто-то сел было за уроки, но Зарифуллин твердо держался мысли, что ни завтра, ни послезавтра урока русского языка не будет. На дом как раз давали выучить «Плач Ярославны», трудный отрывок из «Слова о полку Игореве». Какие уж тут проверки, до проверок ли сейчас человеку, сами подумайте!
В тот же самый день в училище воротился беглый Гизатуллин. Худущий, с заплывшими красными глазами, заросший щетиной и с грязной шеей, сам — бледный как смерть. В мешке у Гизатуллина было пусто. Судя по его невразумительным объяснениям, он побоялся ехать домой, к матери, и неделю прожил в деревне Верхний Пошалы́м у дальнего, седьмая вода на киселе, родственника. Но поскольку продовольственный вопрос решался там очень туго и Гизатуллина скоро совсем перестали кормить, он, поразмыслив, догадался, что оставаться у родственника и дальше — нехорошо. И для родственника, и для Гизатуллина.