— Ребята, подъем! Шесть часов!
Со скрипом, с грохотом вскакиваем с мест, несемся к печке, где целая гора лаптей и валенок, устраиваем там страшную свалку.
— Эй, займи и на меня! Слышь?
— Возьми мой котелок, будь другом! — орем мы не слишком громко.
— Опоздаем, братцы! Ничего не достанется…
Аркяша подскакивает, словно заведенный, мигом вытягивает из-под подушки свою шапчонку, из-под кровати помятый котелок и первым вылетает за дверь. И последним тоже, конечно. Мы смотрим через окошко: при свете луны, выкарабкавшейся из-за низких туч, несется против ветра полусогнутая маленькая фигура. Хорошо бежит Аркяша, умело! Согнувшись, он легко преодолевает напор злого бурана; наушники его драной шапчонки расправились, словно крылья самолета, — кажется, что никакая сила на свете не остановит Аркяшу в его порыве к горячему чаю.
Мы умиротворенно раздеваемся и ложимся спать. Сейчас начнется самое смешное. Столовка от общежития метрах в трехстах, так что Аркяша, наверное, уже добежал. И увидел на обледенелой двери замок величиной с хорошую лошадиную голову. Грустно ему сейчас. Нелепо как-то. Потом в нем рождается сильнейшее сомнение, и он бредет назад. По дороге, наконец, прозревает Аркяша: «Эх, гады!.. Бездушные, бессердечные! А еще учителями хотят стать! Совести в них ни на копейку… Это надо же: в такой мороз! Издеваются напропалую…»
В комнате — сонная тишина. Благодать, умиротворение. Все дрыхнут. Только у печи поблескивает сырым боком осиновое полено. Храп в комнате густой, изощренный. Аркяша потихоньку снимает валенки, шапку, что-то мычит: ругается, видно. Когда Аркяша зол, он всегда ругается одинаково: «Гадство!..» Терпеть больше нету сил, и мы сдавленно хохочем, катаемся по кроватям, мотаем в изнеможении головами. Хорошо сегодня день прошел, весело!..
Наутро, часов в полшестого, мы с Зарифуллиным отправляемся в бывшую леспромхозовскую контору. К шести часам старший караульщик, живущий там же, в конторе, уже затапливает печку; становится тепло. Ровно в шесть мы снимаем с рычага телефонную трубку и кладем ее на стол. Оттуда несутся свистящие звуки, хрипы. Сквозь далекие и близкие бураны, пропадая и вновь появляясь, с великим трудом пробивается к нам голос московского диктора. Порой его совсем заглушают посвисты, летящие из районного отделения связи. По словам караульщика, это оттого, что в отделении добавляют для лучшей слышимости току. Мы с Зарифуллиным, почитай, каждый день ходим слушать телефонное радио. Зарифуллин очень надеется, что, если вдруг война кончится, старший брат его, пропавший без вести, непременно отыщется.