Но потом мы поехали в торгово–развлекательный комплекс (один из переживших конкуренцию с ВИРТУСом) и оторвались по полной: сходили в кафе, посмотрели кино, сыграли в квест. Сын вдоволь пострелял в тире, который вначале счёл скучным: любой тир в его глазах проигрывал виртуальности. Но после двух выстрелов было бы проще отнять львёнка у львицы, чем у Ваньки — арбалет.
Это был прекрасный день.
А через год Ванька умер.
— Рак мозга, — тихо сказал я. — Мы многое можем лечить, но не всё. Для мозга протезов ещё не придумали.
Кэсс нашла пальцами мою ладонь. Удивительно, но мне стало легче.
Конечно, я не мог рассказать ей всего.
Как рассказывать про месяцы адской борьбы, когда мы с Ларисой стали седеть? Про обманчивое время надежды (болезнь тогда вроде бы отступила) — и новый кошмар, ещё хуже предыдущих? Про безысходность и желание уже не проснуться?..
О таком говорят в фильмах, а в жизни молчат. Настоящее горе словами не выразишь.
Но об одном рассказать следовало: о том, почему я взял из вещдоков опикрафол. О том, почему развёлся с Ларисой (точнее — она со мной). Я знал, что если промолчу, Кэсс ни о чём меня не спросит, но это путь в никуда: незаданные вопросы — мины замедленного действия… Их лучше сразу обезвредить.
Поэтому я произнёс:
— Когда стало ясно, что надежды уже нет, я подключил Ваньку к ВИРТУСу. Ему нельзя было, а я всё равно подключил…
Я боялся, что Кэсс от меня отстранится — но она прижалась плотнее.
Она всё поняла…
— Оставался всего месяц… — продолжал я. — Даже с обезболиванием и снотворным это был бы месяц мучений. Поэтому я взял тот чёртов опикрафол и…
— Клим, не нужно… — прошептала Кэсс. — Не оправдывайся…
Но я должен был закончить:
— Лариса тогда в больницу слегла — сдали нервы… А сиделку я выгнал, чтобы не помешала. И мы с ним два дня играли… Он не помнил, что болеет: вообще забыл про реал… думал, всё вокруг взаправду. Всего–то полтаблетки понадобилось…
Кэсс молчала, но осуждения в её молчании не было: только боль. Моя боль, которую она разделяла.
— Там была одна игра — межсегментарная… — я невольно улыбнулся, но даже безумец не счёл бы ту улыбку весёлой. — Надо было пройти квест в семи разных сегментах: выполнить семь заданий и узнать семь цифр. Нам с Ванькой дали мел и деревянную скрижаль — якобы из храма какой–то богини: на той скрижали мы цифры записывали. Если бы записали все семь, нам открылся бы какой–то секрет. Но мы дошли только до пятой…
Я осёкся, однако нашёл в себе силы продолжить:
— Из–за ВИРТУСа ухудшилось кровоснабжение в поражённом участке мозга. Я знал, что так будет… пошёл на это осознанно, понимаешь? Да и сейчас бы пошёл… — голос мой дрогнул, но я сказал правду: жестокая правильность того выбора у меня сомнений не вызывала. — Мой сын прожил меньше, чем мог бы прожить, но он не страдал. Он играл и был счастлив… Играл до последнего…