Василиса отвернулась от окна и с грустью оглядела пышное убранство своей горницы: расписные стены, печь с изразцами, резной стол, на котором стояла ваза с ягодами и кувшин с водой. Солнечный свет струился сквозь мозаичные окна. Скоро уже шесть лет, как Василиса стала царицей. Но только первые два года она была по-настоящему счастлива. С тех пор, как Мор обратил на неё взор своих безглазых очей, царица стала увядать. Видения мучали, не давали жить. Василиса сжала в ладони берёзовый оберег, с которым никогда не расставалась. Царица знала, кто спас ей жизнь, и если вначале она радовалась своему спасению, то теперь оно страшило её. Царицу страшила плата, которую, как она чувствовала, Мор потребует не только от неё, но и от её близких. Владыка Нижнего Мира должен был забрать её душу: тогда, на поле боя, Василиса исполнила свое предназначение, открыв Веславу силу Света. Сама она, как и Агния, должна была погибнуть, вернув долг Мору и сохранив равновесие Света и Тьмы. Василиса была уверена, что тогда Мор не стал бы помогать Полозу, спасая его слугу, Веслав справился бы со своей утратой, а Злата осталась бы жива – царевну не забрал бы Полоз. Но теперь… теперь вся надежда на то, что у её Духа хватит сил противостоять зову Неяви.
По настоянию Веслава Василиса вновь обращалась за советом к Великому Волхву Далемиру, но и в Свагоборе ей не помогли: ни Слово Великого Волхва, ни его благословление. Даже совет старца Далемира – поместить у изголовья постели огнивицу со Сварожичем – не развеял кошмары и тоску. Не помогали и пышные обеды, которые, не скупясь, проводил ради неё Веслав; ни артисты, что каждый день плясали при дворе; ни прогулки, на которые водил её царь. Почти каждую ночь Василиса видела Колодец, почти каждую ночь она боролась с желанием прыгнуть во тьму. Ведь знала Василиса, что если она прыгнет в Колодец, всё случившееся потеряет смысл.
Царица смахнула слёзы и, убрав под одежды оберег, покинула свои хоромы. Она всё же согласилась пойти на прогулку с Ярой и Фросьей, которые ещё с утра звали её развеять печаль (Мухома с семьёй решили дольше погостить в Солнцеграде). И Яра, и Фросья жалели Злату, но княгини не были искренними в своем сочувствии. Даже служка, который принёс весть о кончине царевны, сообщал о смерти дочери Драгослава с неестественной печалью. Василиса понимала своих подданных, и это понимание только больше печалило её.
Царица спустилась в приёмные хоромы Царского Терема, где её уже ждали Яра и Фросья с детьми: красивые, в дорогих, с каменьями, платьях. Осанки обеих сделались под стать новому положению – и Яра, и Фросья держались гордо и чинно, истинные знатные дамы. Василиса невольно вспомнила их другими: в простых рубахах и сарафанах, улыбающихся деревенских дев. Когда-то и на ней самой был сарафан изо льна, а не расшитое царское платье, когда-то и она искренне смеялась – в ушедшие беззаботные счастливые года. Царица постаралась отогнать безрадостные мысли и улыбнулась Яре и Фросье.