Он видел его. Потом. Вблизи. Убитого.
Всматривался в него, не понимая тогда, что начинает пристально всматриваться в себя. Это от его решения зависело – жить тому или нет… И он нажал на курок. Раньше убивал так в тайге рябчиков. На этот раз стрелял в фашиста, а убил, как понял спустя годы, человека…
Астафьев мучался этим всю жизнь. Прокручивал тот эпизод в тысячный раз, пытаясь понять то движение души, после которого палец нажимает на курок, а судьба не отводит смерть от жизни.
Его самого на войне не убили только чудом. Трижды ранили. И он, наверное, не находя для себя ответов на многие вопросы, стал часто повторять: «Видно, так Богу угодно, что я так долго живу».
Земными вершителями судеб неожиданно выступили депутаты. Как в упор выстрелили. Свои. В который раз.
А он все продолжал думать о том немце… Русская душа…
Ленинградец профессор Владимир Иванович Пинчук (из письма Астафьеву, 13.09.1989): «…Плевок в души еще живых блокадников, брюзжание по поводу бессмысленного мужества почти миллиона ленинградцев, похороненных на братских кладбищах. Как вы могли дойти до такой низости? …Превозмогите амбицию и устыдитесь».
Виктор Астафьев (из ответа на письмо читателя Ильи Григорьевича): «Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови. Не случайно ведь в Подольске, в архиве один из главных пунктов «правил» гласит: «не выписывать компрометирующих сведений о командирах совармии».
Потылицына Галина, Черногорск (из письма Астафьеву): «Бог знает почему, но редко когда представляешь себе автора, читая прекрасную книгу. О Вас подумалось сразу: добрый и светлый человек и совсем-совсем свой, близкий. И поверилось Вам сразу до самой короткой строчки, до единого слова…»
Главная книга жизни Астафьева о «своей войне» – «Прокляты и убиты» – уже в журнальном варианте вызвала разные оценки читателей. Впечатление от прочтения было сильнейшее. До шокового состояния. Но только одни поражались ее жизнеутверждающей силе. Другие – растаптыванию всего человеческого в человеке.
Постоянный и вдумчивый читатель из Украины Владимир Миронов в письме писателю тревожился: «Горькое лекарство правды приготовили Вы для больного народа и умалишенной власти – выпьем ли мы его, привыкшие к сивушной слащавости лжи?!».
Была и еще одна причина неоднозначного восприятия новой прозы писателя.