– Беда в том, что вопрос о евреях в литературе и в жизни сейчас повсеместно из разряда как бы запретных. Мы, вошедшие в литературу десяток лет назад, как фантастику воспринимаем, что когда-то русский Куприн писал рассказ «Жидовка», русский Чириков писал пьесу «Евреи», а русский Бунин запросто писал, например, как снег в Одессе «больно сечет в лицо каждому еврею, что, засунувши руки в карманы и сгорбившись, неумело бежит направо или налево», не говоря уже о бессмертном Гоголе, который в «Тарасе Бульбе» «изничтожал» жидков за их торгашескую продажную сущность, которую они тогда сами-то не особо оспаривали. Писали о евреях Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов… Это «расист» Шекспир, к примеру, мог позволить в своей пьесе, чтобы невинную женщину удушил взбесившийся чернокожий мужчина. А вот беловский Миша Бриш вызвал взрыв негодования среди евреев, а вас за употребление слова «еврейчата» начали преследовать.
Ровесники мои слегка встревожены: в некоторых русских издательствах мягко не советуют брать для сомнительных персонажей имена евреев, боже упаси, а также имена казахов, якутов, крымских татар, прибалтийских народов, черкесов, а теперь нельзя будет, похоже, задевать нервы азербайджанцев и армян. Это какая же литература грядет, если её стягивают на «пятачок» национальных самолюбий?
– Э-э, да если бы у Шекспира душил несчастную Дездемону пьяный и непобритый русский мужик, то иные русские даже, глядишь, этим бы еще и погордились: знай наших, паря!.. Конечно, я думаю, что все мы хороши. И те, значит, распродали, предали свою культуру, какая у них была, если она была, и мы, значит, русские, на поводу пошли.
Если у нас иногда ошибки происходят, то это частные ошибки психопатов. Это даже не целенаправленная борьба, допустим, как у мусульман там, у буддистов с христианами. Такая борьба в мире существует, и она имеет определенные границы и обозначения. У нас же, скорее, какая-то истерика. Не знаем, куда девать себя, свои чувства, свои беды. Давай друг на друга сваливать… Наверное, и то, и другое имеет, так сказать, первопричины. Есть какая-то своя глубина, глубокое течение.
Плохо, что находятся в этом деле мелкие провокаторы, ярыжки, которые на общей беде хотят погреть руки или каштаны выхватить из горячих углей. Вот Эйдельман оказался из таких людей. Это известная посредственность, обокравшая в свое время архивы Цявловских, примазавшаяся к ним, старикам Цявловским, которые каждой запятой Пушкина дорожили. Этот Эйдельман дважды замечался в плагиате «Литературной газетой», выкручивался, жаждет хоть какой-нибудь славы. Ну, застольной хотя бы, местечковой, хоть среди московского еврейства.