Подойдя ближе, я коснулся его щетинистого подбородка и откинул ему голову, открывая вид на длинную полоску хлопчатой ткани, выгрызенной, судя по всему, зубами из тюремной простыни. Она опоясывала его горло, глубоко впиваясь в кожу, и тянулась к спинке кровати, будучи обвязанной вокруг металлической душки на самый простой узел. Язык бывшего генерала разбух и вывалился изо рта, а губы приобрели синюшный оттенок. Это значило, что смерть наступила совсем недавно, буквально за считанные минуты до нашего прихода.
– Чего это он? Того что ли? – Очень красноречиво спросил полицейский, тараща глаза, будто никогда не видел трупов.
– Того-того… и ваш фельдшер здесь не поможет.
– А если…
Что «если», я узнать не успел, потому что направил в тело покойного генерала Силу, и посиневший труп начал дергаться, переживая процесс возвращения его протестующей души обратно в мир людей. Выглядывающий у меня из-за плеча правоохранитель тонко взвизгнул, как собака, которой наступили на лапу, и пулей вылетел из камеры. Громыхнула железная дверь, лязгнул запор, и я понял, что он со страху запер меня наедине с Амелиным.
Ладно, хрен с ним. Скоро одумается и откроет, невелика беда. А я пока познакомлюсь со своим новым коллегой, который немного поторопился с тем, чтобы сводить счеты с жизнью. Быстро пробежав по его памяти, я убедился, что причиной самоубийства бывшего генерала был я. Точнее, известие о моем возвращении. Он-то полагал себя героем, который наплевав на все, включая прямые указания президента, сделал все по-своему и все-таки одолел мертвую заразу, бесчинствующую в столице. Километры разрушений, десятки тысяч жертв, разорванная в клочья репутация страны – вот та цена, с которой Амелин мирился, утешая себя мыслью, что одолеть меня иначе было невозможно. Она была тем самым стержнем, который не позволял ему сломаться под гнетом иступляющей вины. Но и он рассыпался в труху, когда к генералу пробрался какой-то доброхот из числа его бывших подчиненных, чтобы поделиться откровением о том, что я вернулся. М-да, услужил, ничего не скажешь.
Настолько дурных вестей, что Аид, то есть я, жив, и вышел на связь с руководством страны, старый офицер пережить уже не смог. Теперь уже он сам стал считать себя не героем, а военным преступником. Он вообще корил себя за многое – каждую промашку, допущенную в войне со мной, генерал воспринимал очень близко к сердцу. Каждую потерянную боевую единицу, каждого солдата он записывал на собственные недочеты планирования. Даже удивительно было, что на такой высокой должности Амелин не растерял столь простых человеческих качеств, как сочувствие и способность испытывать муки совести.