Нет, подумал Балчи, не то. Совсем не то.
Пугать их дальше бессмысленно, с перепугу они наобещают ему все, что угодно – уйти в монастырь, сесть в тюрьму, повеситься… Но как только окажутся в безопасности, успокоятся, задышат ровнее – тут же и сдадут куда следует.
– Что скалишься, криволапый? – Балчи опустился на стул и посмотрел Кафану в гла за. – Таких, как ты, козлов, надо ложить штабелями и давить гусеничным трактором… Телевизор включаешь хоть иногда? «Сумерки» смотришь? Так посмотри ради интереса, полюбуйся, что твой героин с людьми делает.
– А у меня и так все время сумерки, начальник, – отозвался Кафан. – Бить еще будешь? Или сразу под трактор?
Балчи неожиданно рассмеялся.
– Под трактор еще рановато. А ты лучше вспомни, криволапый, в каком купе у вас были забронированы места?
Кафан помолчал, пошевелил мозгами.
– Не знаю, – пробормотал он. – Нам один гад из Романова заказывал, он должен был и выкупить их перед прибытием…
– Глаза задымил, сука, и проспал, – встрял Шуба.
Балчи совсем развеселился.
– Так вы, значит, вместо отдельного купе с водкой, жареным цыпленком и красивой бабой – тряслись на багажной полке у Ниночки Шустицкой? Ну вы, ребята… да вас можно в цирке показывать! Курьеры! Да вы просто Чип и Дейл!
До Кафана вдруг дошло. Он издал горлом какой-то нечленораздельный звук, приподнялся.
– Так это здесь? – прохрипел он. – Здесь?! И это – ты?!
Шуба обалдело вертел головой, повторяя: «В смысле? Я не понял…»
– В общем, – сказал Балчи, на всякий случай еще раз опуская его мордой об стол. – Ты догадлив, криволапый. Это именно здесь. И это именно я. Скажу даже больше: я могу все вернуть на свои места. Купе. Жратва. Баба. Безопасность… – милиционер сделал паузу. – И свобода, конечно.
Шуба облизал разбитые губы и тупо заулыбался.
– …Но с одним условием. Кафан хрипло проронил:
– Говори, начальник.
1.
Сочи, Апшеронск, Майкоп, Романово – все они остались далеко позади; но это был еще юг, и майская ночь наступила неожиданно, словно поезд Сочи – Мурманск на всей скорости въехал в огромный черный тоннель. Температура на улице упала до восемнадцати градусов, в полях по обеим сторонам от насыпи гулял прохладный ветер, но раскаленная за день металлическая обшивка еще долго не остынет, и лишь к утру спадет одуряющая духота внутри вагонов. Поезд мчится среди стрекота ночных цикад, размазывая по траве и камням параллелограммы электрического света, падающего из окон – словно кусочки масла по ржаному хлебу. И будет размазывать до тех пор, пока окна не погаснут одно за другим.