— Людей, незнакомых с современными реалиями, такое странствие зачастую обескураживает, и воспринимается как сон. — (Биллингс лукавил — на самом деле султан сопротивлялся как лев, пришлось даже его усыпить.) — Правда, теперь ты посвящена в нашу тайну и сможешь ощутить все наяву.
Дуньязада сидела не шелохнувшись, глядя прямо перед собой. Биллингс видел лишь ее профиль — бесстрастный и непроницаемый. Наконец дочь визиря нарушила молчание.
— Если откажусь, ты увезешь меня силой?
— Нет, Дунни. Решать только тебе, никто не станет тебя неволить.
— Но если откажусь, ты лишишься работы.
— Плевать.
— Но все же?
Голос звучал ровно, безо всяких эмоций. Биллингс не сомневался — загляни он ей в глаза, наверняка сумел бы прочесть, какие чувства она испытывает: презрение или банальную ненависть.
— Да, лишусь, — нехотя признался он.
— Тогда я еду с тобой.
— Дунни, ты не обязана… Если не хочешь, не надо.
— Вообще я не прочь развеяться. Только спрячь мои драгоценности к себе, на случай, если чародеи попытаются их украсть.
Она пригоршнями доставала самоцветы, а Биллингс складывал их в карманы — к счастью, их содержимое утрамбовалось, и места хватало.
— Разделим на обратном пути, — пообещал он.
Дуньязада молча вскинула глаза цвета лесных фиалок. Но сколько Биллингс ни всматривался, так и не сумел прочесть таящиеся в них мысли. Наконец из его груди вырвался тяжелый вздох.
— Пристегнись — мы взлетаем.
Едва тобоган материализовался в Хронозале, как двое музейных работников подхватили Дуньязаду и увели к Большому Пигмалиону. Больше Биллингс ее не видел: четверть часа спустя Куратор вызвал его к себе и дал расчет. На вопрос почему, Куратор ответил, что Биллингс умудрился потратить три дня на элементарное задание и вдобавок приволок не ту девчонку. Биллингс пробовал возразить: мол, в контексте истории Дунни тоже играет важную роль, кроме того, до открытия выставки еще полгода, какие-то три дня погоды не сделают — но с тем же успехом он мог спорить со стенкой. Вспылив, он решил прорваться к Пигмалиону, но подоспевшие охранники скрутили его и вышвырнули на улицу, следом полетела верхняя одежда. Не-гнущимися пальцами Биллингс подобрал ее и как сомнамбула двинулся в сторону парковки; в карманах мерно позвякивали драгоценности — не только свои, но и чужие. Теперь, в придачу к лгуну, Дуньязада сочтет его еще и вором, и будет презирать до скончания дней. Биллингс с тоской уселся в свою развалюху и покатил к дому. А чтобы не тосковать и не нищенствовать одновременно, он поставил на лужайке огромную табличку с единственным словом «АНТИКВАРИАТ» (вдаваться в подробности он не рискнул) и стал ждать, когда народная молва проторит дорожку к его крыльцу. И молва не заставила себя долго ждать.