Сержанта Евгения Гринева война застала в постели, причем не в своей постели в казарме полка, в котором он служил и должен был находиться, а в постели смазливой буфетчицы из станционной столовой небольшого белорусского приграничного городка. В субботу вечером, 21 июня 1941 года, он, проверив свое «хозяйство» – один из складов боеприпасов полка, через скрытый в кустарнике лаз в заборе, как всегда, ушел навестить свою возлюбленную, Глашу. До утра его никто искать не будет, тем более в воскресенье, поэтому он решил у нее и заночевать, уж больно жарко прижимала она к нему свое тело. Всю ночь скрипела под ними старая панцирная кровать, всю ночь до рассвета он шептал ей на ушко нежные слова, снова и снова заставляя ее сладостно стонать от его ласк. Казалось, только успел закрыть глаза, откинувшись от горячего тела, чтобы провалиться в безмятежный сон, как неведомая сила приподняла его и с диким грохотом бросила на осколки кирпича и разодранные взрывом доски пола. Сверху его прикрыла кровать с пуховым матрасом, что и спасло ему жизнь в эти роковые секунды. Кое-как очнувшись, задыхаясь в пыли и дыму пожарища, он стал выбираться из завала. С ужасом понял, что весь в крови, не своей, а Глаши, на тело которой он с ужасом наткнулся. Оно было практически разорвано пополам рухнувшей балкой… Разрывы снарядов и бомб непрерывной канонадой били по его страшно болевшей голове. Он выполз из разрушенного дома и увидел, что творилось вокруг. Городок горел, он слышал крики людей и видел, как самолеты, пикируя, сбрасывали бомбы на расположение его полка, как взлетали в воздух склады боеприпасов. Разрыв снаряда где-то рядом уложил его на землю. Очнулся он через какое-то время. Потрогал себя, вроде цел, руки-ноги на месте, все болит, но живое. Встал и, шатаясь от слабости и головокружения, пошел.
– Надо к штабу полка, – шептал он, еле передвигая ноги.
Навстречу ему из проулка выбежали несколько наших солдат. Он остановился, в надежде на помощь, и махнул им рукой.
– Братцы, помогите…
Один из бойцов подбежал к нему, улыбнувшись, тихо сказал:
– Щас, москалик, я те поможу, – и с маху ударил прикладом в лицо.
Он попал вскользь, поэтому сержант рухнул, обливаясь кровью, и потерял сознание, но не умер. В его памяти навсегда осталась «добрая» улыбка этого солдата. Он не знал, что это были переодетые в советскую форму диверсанты из батальонов ОУН. Вечером его подобрали и притащили в развалины какого-то дома такие же, как он, раненые и полураздетые солдаты его полка. Никто не знал точно, что происходит. Все понимали, что началась война, но что делать, если оружия ни у кого не было. Не было и командиров. Раненный в голову и ногу командир роты лейтенант Мещеряков почти не приходил в сознание. Когда утром их обнаружили немцы, лейтенант успел застрелиться, остальных, всех, кто ранен был легко, немцы, построив в колонну, погнали на запад. Трое суток без еды, на остановках давали жмых или прошлогоднюю свеклу. За ночь на стоянках люди выщипывали всю траву… На четвертые сутки где-то на польской земле их загнали за колючую проволоку. По углам вышки с пулеметами, по периметру колючка в один ряд, и ничего больше – пустое поле. Около тысячи голодных и оборванных солдат под палящим июньским солнцем уже несколько суток медленно умирали. Офицеров и политработников «отсортировали» еще по пути следования и расстреляли. Гринев, благодаря крепкому здоровью, смог оправиться от контузии, но голод и жажда убивали и его. Лагерь охранял взвод немецких солдат, всего лишь взвод. Гринев присматривался к людям, окружавшим его. Он уже заметил несколько сильных, не павших духом парней. Они иногда собирались вместе и о чем-то тихо говорили. Вечером он подошел к одному из них.