— Мам, привет, это я! — сказал он, услышав в трубке голос Нины Николаевны.
— Никак в Африке стадо слонов сдохло! Объявился наконец-то! — услышал Макс веселый молодой голос. — Ни стыда у тебя нет, ни совести, Максим Викторович! Мы-то с отцом привыкли к тому, что ты поросенок, а к племяннику почему ни разу не заехал?
— Как так «не заехал»? Я был у Березиных перед самым их отъездом. И с Ванькой играл, и игрушку ему купил, и Инку развлекал, и Дашку гладил! — возмутился Макс.
— Так это у Березиных! А мог бы и к нам заглянуть!
— Мам, ты же знаешь, как я работаю! Как только смогу вырваться — сразу заеду. Честно говоря, я и сам соскучился.
— Знаю, знаю. Ну, да ладно. Как ты там, Максюша?
— У меня все нормально, мамуль. А как вы?
— Да вот воюю понемногу то с Ванькой, то с Дашкой, то с отцом. Представляешь, наш папа месяц назад, еще по морозу, в деревне был. Заново оштукатурил и покрасил печку, и теперь в его голове родилась гениально-бредовая мысль отправить нас всех туда. «На свежий воздух»! Я, говорит, вам там царское спальное место соорудил — на печи! — и она выразительно фыркнула. — Представляешь!?
— А чем плохо-то? — не понял Макс.
— Да ты хоть представляешь, что сейчас творится с нашими бездорожными дорогами?! В наш медвежий угол и летом-то иногда не проехать, а сейчас по этой мартовской жиже, там не машина нужна, а ледокол «Ермак», — и Нина Николаевна звонко и заразительно рассмеялась. — Я уже молчу, как боюсь на печке спать! А вдруг свалюсь? Вот потеха-то будет!
Макс невольно улыбнулся, вспомнив деревню. Старый дом, с огромной русской печкой, сложенной еще в прошлом веке дедом Виктора Петровича, был полноправным членом семьи Королевых. О нем заботились, его любили, по нему скучали. Стоящий в сосновом лесу, на самой окраине деревни, он каждый раз словно оживал, радовался и по-стариковски вздыхал — скрипел деревянными полами — когда они приезжали. В последние годы они и новогодние праздники отмечали там, все вместе, большой семьей. Маленький Ванька обожал валяться в чистом пушистом снегу. Он визжал и захлебывался от восторга, смешанного со страхом, когда Лешка сажал его в высокий сугроб, куда он проваливался с головой. Мама с Инкой пекли пироги, а кошка Дашка брезгливо распушив хвост, уходила от всей этой суеты и беготни подальше и целыми днями спала на старом трехстворчатом шкафу, иногда свешивая оттуда свою мохнатую морду и окидывая все и всех строгим хозяйским взглядом.
— Мамуль, — Макс сделал усилие и отогнал не вовремя нахлынувшие воспоминания. — У меня к тебе вопрос. Ты сегодня днем дала мой телефон какой-то своей подруге. Помнишь?