Как-то под вечер, возвращаясь с поля, Кузьма Филиппович приметил деда под рябиной. Нагнув нижнюю ветку, дед Савлий сосредоточенно разглядывал кисть рябины, начавшую распускаться. Но стоило ему увидеть агронома — Осипов огородами шел пешком, кончился бензин, — как дед отпустил ветку, метнулся за ближайший куст и присел, якобы по нужде. «Так вот оно что», — подумал Кузьма Филиппович, решив посмотреть, что будет дальше. Дед Савлий вышел из-за куста и, не глядя по сторонам, между капустных гряд зашагал к дому. «Все равно не вытерпишь, прибежишь, спросишь про лён», — подумал Кузьма Филиппович. Так оно и вышло.
Не прошло и четверти часа, как дед Савлий был в доме Сапунова.
— Э-э, агроном дома, оказывается, — нараспев заговорил он, словно они сегодня не виделись. — Больно хорошо, больно хорошо… Лён-то когда будем сеять, не скажешь?
— Недели через три, — Кузьма Филиппович еле сдерживал смех.
— Три педели?!
— А что, рано, думаешь? Поглядим, как земля, а то еще недельку подождем.
— Чпу! — сердито плюнул дед. — Видать, скворца на воробья променяли. Наш Петю хоть баянист толковый.
— А я?
— Ты? Одно название, что агроном. Ни хрена не понимаешь в крестьянском деле.
— Эго тебе рябина сказала?
— Какай еще рябина? — насторожился дед.
— Та, то растет у тебя за баней. Она мне тоже кое — что шепнул а.
— Что?
— Про старый конспект техникумовский напомнила, где записано: «Лучшая пора для сева льна — начало цветения рябины».
— А-а, знаешь, оказывается, — заулыбался дед Савлий.
…Задумавшись, Кузьма Филиппович не заметил крутого поворота и с ходу врезался в зеленя. Пришлось слезть с мотоцикла, размять затекшие ноги. Озимь не радует сердце: местами густая, темно-зеленая, а больше — изреженная, блеклая. Какой-нибудь горожанин мог бы залюбоваться простором полей, нежной шелковистой «травкой», поддавшись лирическому настроению мурлыкать себе под нос песенку. Кузьме Филипповичу не до лирики. Как раскрытая книга, поле говорит ему о многом: о том, что ему худо, о том, что оно давно тоскует по щедрой дозе удобрений. Прошлым летом, похоже, вывозили сюда навоз, сложили кучами, а разбросать не догадались. Сделали это перед самой вспашкой, когда навоз пересох, все питательные вещества ушли в землю. Вот и получилось, где густо, а где пусто. Дать бы весной минеральную подкормку, все бы сколько-нибудь выровнялось — прошляпил Петр Иванович, не завез удобрений. «Молодой, опыта нет. А может, душа у него не лежит к хлеборобскому делу?..»
Не думал, не гадал Кузьма Филиппович, что, поработав в соседнем колхозе, он оставит здесь кусочек своего сердца. А вот так получилось. Не может он быть равнодушным к земле, ни к своей, ни к чужой. Почему чужой? Вся она наша — народная. Земля-матушка…