— Чем обрызгали-то? — проглотив горький ком, хрипло спросил Япык.
— Дпкотексом, — глухо выдавил Кузьма Филиппович.
«Что-о? — не понял Ондри Япык. — Дикобесом? О, господи!»
Он не стал больше ни о чем расспрашивать, круто повернувшись, зашагал в свою деревню. С той поры Япык никуда не отлучался из дома. Днем копошится во дворе, на огороде, а к вечеру забирается на полати и до утра его не видно, не слышно. «Япык, не захворал ли ты? К фельдшеру бы сходил», — говорила встревоженная жена. Япык в сердцах отмахивался: «Отстань! Хоть ты-то с ума не своди».
На рассвете жена Япыка сходила во двор. Теперь стоит в одной рубашке, босиком посреди избы, сладко зевает, потягивается. В противоположность своему щуплому старику, жена Япыка грузная, гладкая, как пшеничное тесто в квашонке, когда подоспеет. И ростом на целую голову выше мужа. За всю жизнь еще ни разу не хворала, к докторам не ходила. Семерых родила, из них только двое остались в живых, пятеро померли еще малютками. Сын, Йыван, с войны не вернулся. Дочь, Анна, приняла в дом мужика, больше двух лет жили со стариками, а потом завербовались, да и уехали невесть куда. Не с доброй душой уехали. Йывана жена да сынишка ее, Витюш, поперек горла им стали. День и ночь грызли горемыку-вдову, из дома, вишь, выжить хотели. А куда она пойдет с мальчонком, коли у нее во всем свете никого нет — сиротой была взята за Йывана. Терпел-терпел Япык да лопнуло его терпение, надоело в собственном доме скандалы слушать. Пошел в сельсовет да все хозяйство на внука переписал, сам опекуном над ним стал. «Теперь вам — шиш, — вернувшись домой, сказал он злюке-дочери. — По закону вы теперь в избе внука моего живете. Захочет — выгонит, его воля». Вскоре после этого Анна вместе со своим мужиком укатила в дальнюю сторону. Теперь в семье никаких ссор по бывает, разве что сам Ондри Япык пошумит иной раз для острастки. Вот и сейчас, увидев позевывающую жену, он рассердился.
— Эй, сонная тетеря! Всю ночь дрыхла, видать, еще мало. Бесстыжая, чем этак выгибаться, лучше бы делом занялась!
— Сам-то много работаешь? — вяло отозвалась жена. — Морковь велела прополоть и то на половине бросил.
— Что я тебе — баба, морковь полоть… — огрызнулся Япык.
— Мужичье дело не видишь, так хоть бабье делай.
Вот сатана баба. Ай, что с ней говорить! Япык повернулся к стене, закрыл глаза. Хоть бы чуток поспать да разве теперь заснешь: то дверями хлопают, то подойником гремят, самоварная труба, вон, упала, по всей избе, грохот пошел.
Проснулся внучек.
— Ой, мама, я ведь сегодня на школьном огороде дежурный!