За ужином Качырий спросила хозяйку:
— Кувай, почему вы не держите корову?
— А без нее лучше, вольготнее, — чуть улыбнулась хозяйка. — Летом ли, зимой ли спи хоть до одури, ни тебе доить, ни корму задавать не надо.
— А молоко? А навоз для огорода?
— Картошка пока родит, а под капусту да огурцы землицы из хлевушка натаскаем, куриным пометом вздобрим. Много ли нам надо, двоим-то, капустки да огурчиков? А молоко… Не дети малые, обойдемся.
— Вы все шутите, — обиделась Качырий. — Видимо, за чужую считаете, не хотите сказать правды. А ведь я родилась в этой деревне, и мне больно видеть, как вы…
— Что мы? Живем, хлеб жуем. А хлеба нет, на картошку наляжем.
Степаниха искоса глянула на Качырий и вдруг придвинулась к ней, для чего-то развязала и заново, тщательно повязала платок на голове, отчего сразу стала серьезной, неулыбчивой.
— Правду хочешь знать? Так слушай. Больно бы держали коровушку да толку-то что? Имеешь корову — молоко сдавай, мясо, имеешь овечку — опять же мясо, шерсть… Вот и получается, какая она, выгода от скота — то? Только, разве, навоз. А сколько мороки из-за этого навоза. Так лучше уж чернозему накопать! В позапрошлом году было у меня две овечки. От двух-то овечек трех ягнят получила. По осени всех троих на мясопоставки пришлось сдать. А тут одна-то овечка яловой осталась, вторая, как на грех, скинула. Вот и пришлось к покрову заколоть обеих… Так вот без овец и остались… Коров-то у нас кто. держит? Епремиха вот, желудком она мается, совсем без молока нельзя. Семой Кавырля да старик Кырля — детишки у них малые. на всю деревню коров десять-двенадцать осталось, а может, и того нет.
— Значит, если хочешь пить молоко, иди работать на колхозную ферму, — пошутила Качырий.
— Сходи, погляди, каково там. Председатель наш сколько сватал Таис в доярки, на дом приходил, чуть не в ноги кланялся — не пошла. Лучше, говорит, на лесозаготовки пойду али навоз возить, а на ферму — ни ногой.
— Была я там, — тихо откликнулась Таис, до сих пор не принимавшая участия в разговоре.
— Где?
— На ферме. Придется, мама, работать. И тебя хочу звать.
— Меня?! II думать не моги. Не пойду.
— Ты опытная доярка, десять лет работала на ферме.
— Работала, а теперь не хочу! Своей коровы нет, за чужими ухаживать? Да еще задарма? Хватит, поухаживала, — Степаниха сердито принялась убирать со стола, всем своим видом показывая, что говорить с ней на эту тему бесполезно.
Таис задумчиво посмотрела на мать и обратилась к Качырий.
— Вчера, когда тебя встретила, из правления я шла. Опять вызывали. Из райкома там был один, душевный такой и умный, видать. Вспомнила, Доронин его фамилия. Не подумаешь, что большой начальник, уж больно прост, смеется, шутит. Это поначалу так. А потом… — Таис устремила взгляд в окно и как бы заново переживала все случившееся с ней в правлении колхоза. — Потом говорит: «Ну, Таисья Степановна, — меня еще никто так не величал, по батюшке-то! — как будем дальше жить, так же или лучше?» Я стою, как дура, слова вымолвить не могу. Да и откуда мне знать, как дальше жизнь пойдет. Говорю председателю своему: «Зачем звал? Ежели на ферму — хоть убей, не пойду!»