Увы, в её новом мире, в организованном и поднадзорном человеческом общежитии, Сучка принуждена была испытать унижения теперь уже совсем иного рода, чем раньше. Её забитость, дикость и привычка молчаливо терпеть породили в её маленьких соседях по спальне, с одной стороны, просто желание торжества сильного над слабым, а с другой стороны, желание красоваться ролью победителя перед другими детьми, косвенно имея в виду, быть может, и внушение этим другим тоже страха перед мучителем. Роль последнего взяла на себя девочка по имени Ира.
Начиналось всё, разумеется, с мелочей, вполне невинных и безобидных. Например, при всей наработанной опытом ловкости передвижений Сучка на своих культях не могла избегнуть при ходьбе некоторого покачивания, балансирования и косолапства, вследствие чего бойкие соседки стали называть её то «уткой», то «псинкой», смотря по тому, на двух или четырёх конечностях она перемещалась.
Доставалось ей и за манеру принимать пищу. Неспособная удержать своими локотками ложку или вилку, она очень долго не могла их освоить и ела привычным способом — по-собачьи, то есть обмакивая в тарелку всё лицо и с жадностью вылизывая посуду до блеска, ибо страх голода и память о воровстве корок и объедков со стола матери были слишком живы в её памяти. Поэтому да — ела лихорадочно и ела негигиенично, не стесняясь урчать и чмокать, чем вызывала сначала смех, а потом презрение и почти брезгливость в других детях. Хоть педагоги и прилагали старания к её обучению чистоплотности и культурному питанию, прогресс в этих занятиях долгое время не был заметен, ибо Сучку никто и никогда ничему не учил и она не понимала вообще, что значит «учиться» и зачем это нужно. Поначалу она была вполне зверёнышем среди людей, чем невольно и вызвала в некоторых детях мысль о своей противопоставленности им и, пожалуй, даже о некоем праве на иное отношение к ней, чем ко всем остальным. Поэтому начались цоканья языками, насмешливые фырканья и красноречивые переглядыванья девочек, пока только гримасками проявлявших своё отношение к поведению новенькой.
Но хуже всего обстояло дело с чистоплотностью. Обучение чистоплотности было целым университетом для ребёнка, мывшегося в доме матери очень редко, и только холодной водой из дворовой бочки, и никогда с мылом. Несмываемый с тела естественный кожный жир, остающиеся на коже и прилипшие остатки пищи, всегда нечёсаные и стоявшие колтуном волосы, которые Лярва в минуты просветления иногда только обрезала кухонным ножом или ножницами, — всё это хоть и было устранено, смыто-перемыто, счищено и соскоблено с девочки в первый же день заселения в новое жилище, однако совершенно не отмечалось её сознанием как нечто ненормальное. И в этом была главная проблема — в переломе сознания, пока не намечавшемся. Сучка ещё не могла понять, что быть чистою лучше и удобнее, нежели быть грязною, и не могла осознать как некое новое преимущество в жизни тот факт, что рядом была всегда в наличии горячая вода, свободная в доступе и изобильная. Наличие изобильной пищи как улучшение жизненных обстоятельств она осознала, а вот горячей воды — нет. Поэтому и нет нужды подробно распространяться об ужасной вони и вшах, бывших постоянными спутниками и сопровождавших девочку вплоть до её переезда в детский приют. От вшей избавились радикально тем, что остригли Сучку наголо, — хотя этим она тотчас стала невыгодно отличаться от остальных девочек, невольно провоцируя их агрессию. А вот особенный, кисло-затхлый дух нечистоты, свойственный жилищам пьяниц и иных опускающихся людей, оказался более стойким и норовил вернуться, чуть только педагоги забывали омыть ей лицо и культи после приёма пищи либо отвести в душевую комнату поутру, перед сном или после посещения уборной. Наконец, отдельного упоминания заслуживают такие неизвестные Сучке и с трудом ею постигаемые вселенные, как зубная паста и щётка.