И он рассказал помертвевшей бабе Дуне всю историю, включая ход собственного расследования и сбора доказательств. Упоминание об ошейнике, цепи и отпиленных руках и ногах заставило слушательницу отставить от себя прибор с чаем. Она дослушала через силу, порываясь неоднократно перебить рассказчика изъявлениями ужаса и негодования. Казалось, прежняя страстная натура уже готовилась проснуться в этой седенькой кругленькой старушке с добрым лицом и слезящимися подслеповатыми глазками.
Наконец Колыванов кончил, отпил чаю и угрюмо замолчал, глядя в стол и что-то обдумывая. Его тётка всё не могла прийти в себя, и в наступившей тишине оба отчётливо услышали тихое настойчивое царапанье в дальнем нижнем углу гостиной, там, где большой тяжеловесный шкаф с книгами достигал угла, но не прикрывал его собою. Баба Дуня оглянулась, но задумчивый хозяин привычно не придал значения этим звукам и поднял невесёлый взгляд на родственницу.
— А я ведь именно по этому делу и хотел поговорить с тобой, — продолжал он несмело и, видимо, подыскивая правильные выражения. — Видишь ли, я ведь эту девочку не упускаю из виду и посещаю иногда в приюте. Имя ей присвоили Антонина, потому что та тварь не удосужилась даже поименовать родную дочь или забыла спьяну её имя! Так вот, девочка уже не ползает, а ходит на ходунках и постепенно всему обучается. Осваивает средства личной гигиены, алфавит, нормально питается, с ней постоянно работают воспитатели. Однако, кто бы и что не говорил, я не верю в то, что воспитатель способен заменить ребёнку родного человека. Убеждён, что её социализация будет и более быстрой, и более успешной, если место всех воспитателей займёт тот самый родной человек, ну или ставший родным!
И он покосился на бабу Дуню. Она внезапно догадалась, к чему клонится беседа и над чем ей предлагают подумать. И не хотела думать — решение, мгновенно родившись, росло, расправляло плечи и поднимало голову внутри неё, как росток тополя пробивает тяжёлый слой плотного асфальта и тянется, тянется, прорастает к свету. Ещё не услышав вопроса и не произнеся вслух ответа, она уже знала то и другое и с замиранием сердца готовилась к ним.
— Видишь ли, ты живёшь одна, — медленно продолжал Колыванов, избегая смотреть ей в глаза, — и я подумал, что, может быть, ты смогла бы стать… этим человеком. В конце концов разлука с сыном могла пробудить в тебе желание повторного… материнского опыта, — наконец он решительно тряхнул головой и устремил на неё прямой взгляд, исполненный дерзости и одновременно опаски. — Ну, ты уже вполне поняла меня. Будешь думать или дашь ответ сразу?