Достигнув конца рассказа, Пацкевич был уже взмокшим от пота вследствие немалого психологического напряжения, да и слушатель принял сильнейший эмоциональный разряд и выглядел притихшим, ошеломлённым и не знал, как реагировать.
— Сам видишь, что дело исключительное, — завершил Пацкевич, — и я всё собираюсь съездить в ту деревню, чтобы убедиться собственными глазами, что вся эта рассказанная мне история — правда. А убедившись, можно бы попытаться и вырвать девочку из когтей этой мегеры, тем более что она явно перестала видеть берега. В конце концов, насколько я понимаю, там уже и уголовных преступлений наверчено немало: это и жестокое обращение, и совращение малолетних, и изнасилование. В общем, удила в том доме явно закушены, и давно пора лишать эту тварь родительских прав, по-моему. Но вот беда: всё, понимаешь ли, никак не могу найти время, чтобы вырваться и поехать. Да и, кроме того, — он смущённо улыбнулся, — и перед ребятами ведь не очень удобно, которые мне рассказали, вроде как доверились. Сами-то тоже замешаны, получается! Ведь всё видели и не донесли, промолчали. Это уж чуть ли не сообщничество. Однако съездить надо, конечно, в любом случае надо съездить! Этак уже нельзя дальше-то.
Он ещё раз невесело улыбнулся, посмотрел на часы и встал. Замалея пробормотал какую-то приличествующую случаю чушь о том, что «как только земля носит» и тому подобное, — и тут же умолк, сам устыдившись. Пацкевич, слегка кивая, окинул собеседника красноречивым взглядом, показывающим, что не всегда в жизни бывает достаточно причитаний, осуждающего покачиванья головой и бабьего всплеска руками. Затем, уже взявшись за ручку двери, добавил:
— Но ты не бери особо в голову. Съездим, разберёмся и остановим весь этот ужас. Надо только убедиться, что он существует. Своими глазами увидеть!
И он вышел, впечатав последними словами в мозг слушателя идею, словно поселив в него некоего беспокойного паучка. Того самого ненасытного клопа, грызущего его сознание какою-то неудовлетворённостью и туманным побуждением.
Теперь Замалея вспомнил тот разговор во всех деталях и задумался.
«Своими глазами увидеть». А ну как не увидит? Что, если так и не вырвется, так и не найдёт времени Пацкевич, чтобы съездить? Ведь уже давно собирается, сам признался. А один день в таком аду для той девочки, наверное, идёт за месяц.
Замалея машинально смахнул со щеки слезу и… чуть не съехал с дороги, когда осознал это. Он всю жизнь считал себя несентиментальным, бодрым и оптимистичным человеком, однако судьба девочки неожиданно остро его зацепила, словно саданула плетью по самой душе. Удивлённо косясь на свой влажный от слезы палец, он справился с управлением, однако с этого момента уже чувствовал, что в нём родился и чуть пульсирует некий живой комочек — комочек какого-то смутного намерения. Этот комочек разрастался, крепнул и чем далее, тем более твёрдо оформлялся в осознанное желание — желание увидеть своими глазами, а не глазами Пацкевича.