А бежать-то, похоже, нужно было именно сейчас. Не медля ни секунды. Потому что она тоже поднялась, преградив ему путь к единственному выходу.
— Не уйти тебе отсюда, покуда правду не скажешь, — ледяным тоном произнесла Лярва, глядя ему в ноги тусклым взглядом.
После этих слов он впервые осознанно пожалел, что приехал. Внезапный и жаркий пот накрыл его волною, и самообладание уступило место панике. И Замалея, тяжеловесный и здоровый мужик, вдруг позорно и нервически заметался, мелко перебирая ногами, влево и вправо, норовя обойти Лярву то с одного боку, то с другого, при этом твёрдо сознавая полнейшую тщету этих метаний. Ветхие доски пола заскрипели под тяжестью грузного мужчины, пытавшегося избегнуть прямого физического столкновения с сухонькой, тщедушною женщиной, которая смогла так сильно — и впервые в жизни! — напугать его. А женщина лишь поворачивалась всем телом вправо и влево, скривив узкие губы в презрительную усмешку. Ей и в самом деле, кажется, становилось забавно.
— А может, и не надо тебя выпускать. — раздумчиво произнесла она, и зловещее торжество наполнило её голос, со следующими словами ставший разительно иным, прямо угрожающим и решительным: — Ей-богу, не надо!
Рукоять болталась под кофтой, то скрываясь, то выглядывая, словно подмигивая Замалее; Лярва придерживала древко рукою. Выпучив глаза на дверь за её спиной, Замалея огромным усилием воли заставил себя не смотреть в сторону окна, через которое уже решил ретироваться, и опасался, что хозяйка разгадает его намеренья. Единственное окно комнаты было двустворчатым и находилось от него по левую руку; подле окна стояли стол и два стула. Обежать стол сбоку и достигнуть окна было невозможно, ибо Лярва совершенно очевидно настигла бы беглеца в этом манёвре. Стол можно было преодолеть лишь в сильном прыжке поверху, столь мощном, чтобы в полёте головой и руками разбить стекло и оказаться снаружи.
Надо было лишь решиться на этот прыжок. Но он не мог решиться.
— Вы, хозяюшка, ошиблись насчёт меня, — соврал он непослушными сухими губами, глядя в пол.
И, не дав себе подумать, ринулся к окну, намереваясь всё-таки обогнуть стол сбоку.
Спасительное окно и стол перед ним отстояли от него на три бодрых, размашистых мужских шага, которые он и сделал, чувствуя ужас затылком и каждый миг ощущая как, возможно, последний в своей жизни. Приблизившись к столу, он был уверен уже положительно, что топор изъят Лярвой и обнажён против него, однако даже чувство самосохранения не могло заставить Замалею обернуться. Он был подобен нырнувшему головой в песок страусу и вёл себя решительно так же, как ведёт себя убегающий от рук мамки ребёнок, уверенный, что если он не будет смотреть на улавливающие его руки, то они и не настигнут его.