Он лежал ещё час, напряжённо слушая. Сначала он позволил себе осторожно дышать, затем осторожно пошевелить затёкшими членами, затем осторожно приподнять голову и осмотреться по сторонам, вглядываясь в темнеющие кусты и стволы деревьев. И в последнюю очередь он позволил себе включить боль и все остальные чувства — и голода, и слабости измотанного тела, и усталости, смертельной усталости, близкой к потере сознания. Вставая из ямы, он вполне отдавал себе отчёт в том, что оставаться здесь опасно, ибо Лярва может возвращаться прежнею дорогой, — иначе, не будь этого страха, немедленно уснул бы мёртвым сном прямо в яме. Но он заставил себя встать и поплёлся прочь, вбок, в сторону от траектории пути Лярвы, дабы уменьшить всякую вероятность случайной встречи с нею.
Он шёл, почти не видя пути, лишь напряжённо вслушиваясь во все шорохи. И по мере уменьшения прямой опасности для жизни всё более и сильнее ощущал в бедре просыпание острой, жалящей, полыхающей огнём боли.
Но не только боль просыпалась в Замалее. Просыпалось и укоренялось в нём ещё и древнее чувство, неведомое ему ранее, то самое чувство, которое навеки овладело и Зинаидой, лишённой Лярвою глаза, и которое Лярва, как никто другой, умела вселять в чужую душу. Замалея знал и раньше, разумеется, что такое страх, и чувствовал его не однажды в жизни. Простой животный страх за свою жизнь ощутил он и в этот раз, спасаясь бегством. Но сей страх ещё не был тем жутким чувством, которое, словно лесной зверь, догнало его только теперь, в ночном лесу, подкралось сзади и, помедлив, вдруг разорвало когтями его спину, запрыгнуло внутрь и затаилось, ожидая часа для пробуждения. Этим чувством был дикий мистический ужас не только перед Лярвой, но и перед любым проявлением вселенского зла, кромешный ужас, пронзивший мозг стрелою и навсегда изменивший его мировосприятие как мужчины.
Андрей Колыванов был человек неприятный и озлобленный на весь мир. Занимая должность заместителя прокурора района и быв сорока пяти лет от роду, он успел вкусить личных страданий ровно настолько, чтобы к описываемому периоду наконец полюбить свою работу, ибо она давала возможность мстить всему свету за эти страдания.
Огромного роста, атлетически сложенный статный красавец в юности, к тому же весьма обаятельный и коммуникабельный, он не знал преград в карьере и мог рассчитывать на весьма высокий общественный статус в будущем. Немалая физическая сила сочеталась в нём с редкою мужскою привлекательностью, улыбчивостью и харизмой — черты, способные принести крайне выгодные дивиденды в человеческом обществе, столь падком на внешнюю красоту и столь легко сражаемом подвешенным языком. Если же добавить сюда ещё и покладистый нрав, острый ум и профессиональную грамотность, наконец, ранний и прочный брак с двумя детьми, то, казалось бы, нельзя было ожидать какого-либо омрачения столь позитивной картины. В самом деле, мог ли при таких исходных данных уже наметившийся светлый жизненный путь постепенно стать тёмным, сангвиник превратиться в меланхолика, а улыбки на лице смениться гримасами? И вот, однако же, стал, превратился — и сменились.