Она поморщилась, полезла в сумочку и достала еще двадцатку.
– Давай обойдемся без сантиментов.
До меня дошло. Меня подвело сознание почти шестидесятилетнего мужика. Я обольщал ничего себе тетку. А она снимала молодого мальчика. Без усов я не тяну даже на тридцатник. Чтобы не заржать, отвел взгляд и наткнулся глазами на блюдо с пирожными.
– Распорядись, чтобы мне завернули пирожных.
Она кивнула и, снимая трубку спросила:
– У тебя много детей?
– Пятеро, шестой на подходе. Побалую их.
– Портье даст тебе коробку с пирожными и посадит в авто. Отвезет куда скажешь.
И вот я стараюсь не ржать в голос на диване отельного Роллс-Ройса, что везет меня на Пигаль. Это сколько же в формате девяностых мне заплатили? Где-то около семисот баксов. То есть, я не тяну даже на элитную проститутку? Не лакшери, а всего лишь бизнес-класс? Нет, ухожу и платного секса.
Выйдя из авто возле кафе, я столкнулся с Жюли, проституткой из публичного дома на углу. Видно возвращалась от клиента.
– Привет, коллега!
– Вам бы все шутить, мсье Айвен.
– Пойдем, позавтракаем.
– Я и так должна мадам Мариз.
– Пойдем, пойдем. Я угощаю.
В кафе заказал страдалице яичницу из трех яиц с беконом, круассаны и стакан грога. Она с аппетитом принялась это уплетать за обе щеки. Между делом жалуясь, что клиенты скупые, а туристы до нас почти не доходят…
Я смотрел на неё и думал, что сложись по другому, я б и сам за ней приударил. Симпатичная и веселая. Седьмая (!) дочь нормандского рыбака. Добралась до Парижа в надежде на работу прислугой. Попала к мадам Мариз, и считает что ей повезло. Лет через пять, накопит на приданое, выйдет замуж за какого-нибудь стареющего лавочника, и станет почтенной мадам, рассуждающей о приличиях.
И вообще, нужно позвонить Наташе Вяземской. Почему-то я чувствую себя перед ней виноватым. Прошел к стойке.
– Август! Дай телефон, мне нужно позвонить.
В квартире Вяземских к телефону подошла прислуга. Сказала, что хозяева спят, будить не велено. Ну да, рановато. Взял пирожные и, попрощавшись с Жюли и Августом, направился отсыпаться от подвигов продажного мужчины.
Мадам Клоди, получив коробку пирожных окончательно стала моей. Душой и, если я захочу, телом. Хотя у неё муж. Плавает на баржах по Сене. Раз в пару месяцев появляется на пару дней. О чем я ей и сообщил. Как человек чести, не могу разрушать чужое счастье.
Спустившись пообедать, я опять позвонил Вяземской. Прислуга поведала, что мадемуазель ушла на службу. Но, если господин Колтцофф хочет с ней связаться, он может позвонить завтра, около десяти утра. Официант Август, глядя на опустившего трубку меня, заулыбался. На улице было тепло и светило солнце. Воздух был слегка голубоват и чувствовалась весна. Париж был именно таким, каким его воспевали тысячи поэтов и певцов.