Сразу же после конференции Алекс получил нахлобучку от заведующего кафедрой. Павел Остапович не стеснялся в выражениях, но это было еще полбеды, ведь брань, как говорят в народе, на вороту не виснет. Хуже было то, что отшумев-отбушевав заведующий кафедрой сказал, что он не склонен терпеть тех, кто устраивает ему подобные сюрпризы. Из уважения к Виктору Федоровичу на этот раз никаких действий в отношении Алекса предпринято не будет, но такая поблажка делается только один раз. Учтите и делайте выводы.
Змеюка-подлюка по своему обыкновению вывернулась, переложив всю вину на Алекса.
— Ну я же не могла предположить, что вы такой недалекий! — стенала она так громко, что было слышно по всему кардиологическому отделению, где между ординаторской и кабинетом заведующего находился ее кабинет. — Я дала вам материалы для того, чтобы избавить вас от ненужной работы! Я дала вам основу, понимаете?! Ос-но-ву для написания доклада! А вы слегка «причесали» текст и больше ничего делать не стали! Вы понимаете, что вы меня подставили?! Я из-за вас имела неприятный разговор с заведующим кафедрой!
Вот же стерва! Ее же, оказывается, и подставили! В Братске про таких как Кочеминская говорили: «бросишь ее в Ангару — там вся рыба передохнет». Сама предложила выступить, можно сказать — навязала выступление, сама дала материалы и ни словом не обмолвилась о том, что к ним нужно что-то добавить. Наоборот, представила дело так, будто она дает ему готовый доклад.
— А разве нельзя было объяснить — что к чему? — поинтересовался Алекс.
— Ну я же не могу разжевывать вам всё элементарное! И думать за вас я не собираюсь, у меня своих дел полным-полно! Я с работы каждый день ухожу в десятом часу!
Кочеминская действительно засиживалась на кафедре допоздна, но, как уже успел понять Алекс, причиной тому была не великая нагрузка, а великая неорганизованность. В течение официального рабочего дня Кочеминскую было трудно застать на месте, если в это время у нее не было занятий. Она вечно где-то пропадала — на перекурах, на чаепитиях, на каких-то неведомых никому консультациях, а к шести часам вечера приходила в свой кабинет и начинала, как она выражалась, «разгребать текучку». Если делать все днем, то позже пяти часов не задержишься. И вообще, если уж говорить начистоту, то никто из сотрудников кафедры особо не перетруждался, все только лишь вопили при каждом удобном случае о своей неимоверной нагрузке. Пахали всерьез, по-настоящему, только аспиранты и клинические ординаторы, на которых сваливалось все, что только можно было свалить — от записи обходов в истории болезни до написания научных трудов. Вот у них-то нагрузки и впрямь были высоки — и свое сделать успей, и на «дядю» отработай. Но они не жаловались, потому что не моли рассчитывать на сочувствие, а просто молча тянули свою лямку.