Девочки успели заинтересовать меня; все были такими разными, но меня не покидало ощущение, что, когда они собирались вместе, в них проявлялось нечто особенное. Я не могла понять, составляло ли это «нечто» сущность каждой из них или скрывалось в их отношениях. И я решила, что все объяснялось чрезвычайными обстоятельствами, вмешавшимися в жизнь каждой, кроме, пожалуй, Сильвии, хотя ее властную мать тоже можно было назвать чрезвычайным обстоятельством.
Аллегра и Алиса каждое утро в половине девятого уходили в школу — уроки начинались в девять. Я отправлялась туда через час. Иногда меня сопровождала Эдит, по ее словам, ради прогулки, но я-то знала, что привлекали ее совсем не прогулки, хотя мне они давали возможность получше узнать юную миссис Стейси.
Она была кроткой и бесхитростной; я часто замечала в ней движение к откровенности. И была бы рада, если бы она открылась мне, но всякий раз, когда я надеялась услышать нечто важное, ее словно что-то пугало, и она замыкалась.
Подозреваю, Эдит боялась своего мужа. И только в школе, в присутствии Джереми Брауна, она разительно преображалась, становилась счастливой, — но как-то украдкой, как ребенок, пытающийся хоть изредка доставить себе запретную, и такую желанную радость. Возможно, я и проявила излишнее любопытство к чужим делам, но меня извиняло одно обстоятельство. Я находилась здесь для того, чтобы выяснить, что произошло с Ромой, и потому должна была знать все о людях, так или иначе имевших к ней отношение. Но что общего могло быть у Ромы с Эдит, ее мужем и молодым священником? Нет, — сказала я себе, — это праздное любопытство и не имеет ко мне никакого отношения. И все-таки…
Могу сказать только, что мое желание узнать все оказалось слишком сильным, а Эдит была достаточно открытой и простодушной, чтобы служить наилучшим источником информации.
Когда она предложила поехать с ней в Уолмер и Дил, городки-близнецы, расположенные в нескольких милях дальше по побережью, я обрадовалась, и однажды утром, когда девочки ушли в школу, мы отправились.
Был чудесный апрельский день, море светилось опаловым светом, и дул легчайший бриз. Кусты цветущего дрока сияли золотом, а под шпалерником я заметила первые дикие фиалки и щавель. От земли поднимался теплый аромат, солнце грело мягко и нежно, и потому, наверное, у меня было приподнятое настроение. Или потому, что распускающиеся цветы и лопающиеся почки, птичьи трели и мягкое солнце так много обещали, и я почувствовала в крови весеннюю лихорадку, заставлявшую меня верить, что во всей природе, просыпающейся к новой жизни, есть нечто символическое. То тут, то там раздавалось щебетанье славок и ласточек, теньканье синиц и каких-то еще певчих птичек. А вот чаек, чьи печальные крики я часто слышала в мрачную погоду, совсем не было видно.