Итан держался в стороне от толпы придворных, как и всегда. Облокотился о декоративную колонну, провожал взглядом пролетавшие мимо пары и время от времени проводил рукой по волосам, словно расчесывался пятерней. В действительности этот жест, хорошо мне знакомый, свидетельствовал о напряженности или тревоге. Я до боли сжала собственное запястье и отвернулась, чтобы вынудить себя смотреть в другую сторону. Но вернуть внутреннее равновесие это не помогло.
Просто потому, что он был здесь. Человек, который поступил правильно. Сделал то, чего требовали обстоятельства. Ему не за что было извиняться. Не за что себя корить. Мне не в чем его упрекнуть. Но, святые боги, только бы он не подошел! Только бы не надумал поздороваться, сказать, что рад меня видеть, или — того хуже — все-таки попросить прощения. Ибо в этом случае я за себя не ручалась. Зеркала в бальном зале встречались на каждом шагу: модницам и щеголям надо убедиться, что они выглядят как должно, а танцующим — мельком уловить собственное кружение. Так что я сначала развеяла бы Итана в прах, а уже потом сообразила, что делаю что-то не то.
Когда сидишь в одиночной квадратной камере без окон, где от стены до кровати можно сделать всего-то пару шагов, любое движение воздуха, игра света и тени кажутся событием. Заползший через незнамо откуда взявшуюся крохотную щель муравей — практически подарок судьбы. О таких интересных гостях, как крысы, можно только мечтать. Волей-неволей радуешься появлению самых ненавистных людей — тюремщиков, приносящих еду и питье, потому что они хоть как-то нарушают душащее однообразие. И единственное, что держит на плаву, — это воспоминания. Когда будущего нет, а настоящее ограничено тесной каменной клеткой, только прошлое помогает сохранить рассудок.
А потом тебе приносят письмо. Небывалое везение, поскольку людям, обвиненным в таких преступлениях, обычно не пишут. А если и пытаются, кто станет утруждаться и относить послания осужденным, заочно вычеркнутым из жизни? И вот ты, счастливица, вскрываешь конверт дрожащими пальцами и сначала просто с удивлением обнаруживаешь, что еще не разучилась читать. Что эти витиеватые символы по-прежнему что-то означают. И лишь потом, щурясь при слабом магическом огоньке, начинаешь осознавать смысл слов. Прости… Ты, несомненно, поймешь… Я не мог поступить иначе… Помолвка расторгнута.
И вот, казалось бы, какая, к чертям, помолвка, если тебе нет и не будет выхода из казенного дома? И какое имеет значение, что происходит там, за прочными стенами, которые навсегда отгородили тебя от мира, а мир от тебя? Но я жалею лишь об одном: что в камере нет зеркала и я не могу испепелить письмо. Хочу хотя бы разорвать его на много частей, но представляю себе ухмылки охранников и воздерживаюсь даже от этого выражения эмоций. Просто бросаю листок в угол — и взгляд еще долго будет возвращаться к нему день за днем. А пока кажется, что потолок опустился ниже и стены потихоньку сдвигаются к кровати. И рано или поздно тебя точно расплющит. Но этого никто не заметит, и стражники так и продолжат приносить питье и еду. Ибо как им заметить расплющенный разум человека, которому больше не за что уцепиться в этом мире? Потому что где-то там, за оградой, кто-то другой поступил правильно…