Служили два товарища... (Кучеров) - страница 20

…Сестра в брата прохалася:
Мій братику-голубчику,
Не вбий мене у лісочку;
Убий мене в чистім полі;
Ой, як уб’еш, поховай мене,
Обсади мене трьома зіллями;
Першим зіллем — гвоздичками,
Другім зіллем — васильками,
Третім зіллем — стрілочками.

Он помолчал и уже другим голосом, спокойнее и теплей, добавил:

Дівчата йдуть — гвоздички рвуть,
Мене вспомянуть.
Парубки йдуть — васильки рвуть,
Мене вспомянуть.
Козаки йдуть — стрілочки рвуть,
Мене вспомянуть.

— Да ну тебя! — толкнула девушка лирника в плечо. — Все про горе поешь. Спой веселое.

— Не поется, — вздохнул лирник.

Он погладил Марысю по плечу, обернулся ко мне и сказал:

— Шагай, хлопчик, расти большой, доброго тебе здоровья!

Я ушел, так и не дождавшись Кольки Боженки. И вот через много лет я снова шел над обрывом у старой лавры, мимо колоколен, светившихся в небе, как белые свечи, мимо руин Успенского собора, сожженного солдатами в мышиных мундирах, сыновьями тех солдат, которые пришли к нам в годы первой мировой войны.

Была у меня в детстве еще одна встреча с лирником, но об этом в другой раз.

ВОЙНА ЗА ГОРАМИ И КАШТАНОВЫЕ ВОЙНЫ

Ехали всадники

Я ходил под стол пешком, когда все началось. Это было еще задолго до моей первой встречи с лирником. Для меня началось вечером, когда я стоял у окна с отцом и отец, поглаживая ладонью свою седеющую бородку клинышком, вместе со мной смотрел на улицу.

Был тихий, прозрачный вечер, еще не зажигали огней. С неба падал особенный свет — отблеск далекого заката. И вдруг мы увидели всадников.

Это были казаки в черных бурках, с длинными пиками, с винтовками за спиной. Они ехали медленно, понуро глядя на гривы коней. Не смотрели по сторонам, не разговаривали.

Феня позвала нас пить чай в столовую. Там уже горела над столом лампа под зеленым абажуром. Я любил, когда взрослые собирались под этой лампой. Возле нее было тепло, спокойно. Ночь и темнота отступали в углы.

За чаем отец уткнулся в газету. По временам он высовывался из-за листа и говорил: «Какое безобразие!..» Или: «Да, господа, хорошенькие дела делаются на свете!»

— Папа, ты сердишься? — спросил я.

— Сердишься? — переспросил он. — Нет, это не то слово.

Не допив чай, отец снова подошел к окну, заложив руки в карманы, и я пошел за ним.

За окном все еще ехали казаки в черных бурках, ехали медленно и понуро. Лошади, делая шаг, кивали на ходу. Иногда подкова, ударяя о булыжник, высекала искру, светившуюся в сумерках.

Мы долго стояли с отцом у окна, отец не отходил, и я не отходил тоже. Мне нравилось поступать так, как поступает отец. Вот он достал свои тяжелые часы, посмотрел на них и приказал: «Спать!» Тоненько щелкнула и пропела часовая крышка.