«А надо ведь всем нам уместиться, ничего не поделаешь, — размышляет Мате, пуская синий дымок из коротенькой трубочки. — Сколько же, боже ты мой, места на этом свете! Кто измерит, кто охватит взглядом! — Бывший моряк инстинктивно переводит взор туда, в долину, где между двумя утесами синеет тихий морской залив. — Конца-краю нет, одного моря сколько между нашей стороной и Италией! А нам все тесно. Как же это так?..»
И после ужина снова садится Мате во дворе со своими думами. Иван еще не встал из-за стола, уставился в пол. На лице у него — беспокойство, как у человека, который попал в неприятное положение и не может найти выхода. Не хочется ссориться ни с той, ни с этой стороной… Да, не такого твердого материала Иван, как его отец: не создан быть находчивым, способным на смелые шаги. Человек он самый обыкновенный, такой вечно будет кружиться в привычном кругу, ходить по протоптанной дорожке, ни над чем не ломая себе головы, на которую постоянно наваливается столько забот…
Барица, убирая со стола, бросала на Ивана многозначительные взгляды, как бы говоря: «Ну, чего расселся, сделай же хоть какое-нибудь движение!» Иван чувствует силу ее взглядов, все его существо сжимается под ними — но не может он собраться с духом. Словно огромная тяжесть придавила его. Ера, заметив, что между молодыми что-то происходит, нарочно возится около стола, мешая им договориться. Она, верно, и не подозревает, до чего благодарен ей сын за помеху.
— О господи, помоги! — не выдержала Барица; на коленях у нее притулился маленький Иван, прислонил головку к материнской груди, вокруг губок его порхает ангельская улыбка. — Помоги, боже, не покинь нас, сирот убогих…
Ера злобно усмехнулась; она вязала чулок, какие вяжут здешние женщины из домашней шерсти. Обычно-то Ера презирает эту работу: времени отнимает много, а выгоды никакой.
Наконец Иван встряхнулся, завел руки за голову, потянулся, прогнувшись в пояснице. Ласковым взглядом окинул молодую жену с ребенком на коленях. Вот его мир, его сокровище, его всё! Но тут он встретился с глазами жены — нет в них никакой ласки, один жестокий упрек. Вздохнул Иван потихоньку, отвернулся и поплелся к отцу.
Мате, погруженный в задумчивость, глядит на мир, облитый светом луны, какая может сиять только в небе Далмации. Весело переливаются звезды, и Млечный Путь протянулся исполинской полосой, светлой лентой на темном фоне. Отдыхает земля, изнуренная за день жгучими лучами солнца. Ярко белеют крыши домов, будто присыпало их свежим снегом. Из городка, с того места, где высится распятие, доносится пение — в четыре голоса поет молодежь, и как-то тяжело ложатся на душу протяжные звуки, переплетаясь в воздухе и отражаясь гулким эхом где-то там, в долине. Будто в ответ этой, зазвучала другая песня, со стороны полей, такая же протяжная, печальная, как и все песни здешнего народа. Время от времени в песни врывалось пронзительное ржание мула или грубый рев осла, привязанного где-нибудь к колу.