Выйдя из комнаты больного, он вытер глаза и постарался взять себя в руки. И надо было это сделать, потому что некий внутренний голос все твердит ему: «Теперь или никогда!» Пашко не отваживается думать о том, что будет, если его попытка не удастся. Он знает одно: наступает решающий момент. Или он все выиграет, или потеряет разом и навсегда…
Перед дверью Катицы Пашко перекрестился.
Она сидела одна — как почти всегда теперь. Оторвавшись от дум, она оглянулась и, увидев Пашко, вспыхнула и отвернулась.
— Как поживаешь, Катица? — спросил он неверным голосом.
Будто кто-то горло ему сдавил, не вздохнуть. Хотел появиться перед ней с непринужденным видом, чтоб она не догадалась, зачем он пришел, — и теперь испугался, что она угадала.
Но он ошибался. Катице было вовсе не до того, чтоб заниматься Пашко и его волнением. И ответила она с равнодушием, ничуть не притворным:
— Как я могу поживать? Видишь, что в доме…
Ее холодный тон, ее безразличие усилили его замешательство.
— Мать дома?
— Там где-нибудь, — она двинула плечом в сторону двери.
«Для того ли ты пришел сюда, тюфяк несчастный! — со злостью мысленно обругал себя Пашко. — Для того ли послал тебя сюда старик? Какой ответ ему принесешь?!»
Положение Пашко было невыразимо тягостным. И обвинять-то некого, кроме самого себя! Эх, на один бы часок призанять ловкости у Зандоме! Сразу все пошло бы иначе, и он казался бы не таким смешным, а этого он до смерти будет стыдиться!
Хорошо еще, что Катица снова углубилась в свои мысли, словно тут никого и нет. Если б она видела его, замечала — было б ей над чем посмеяться!
— Ты сердишься на меня? — тихо спросил он, приближаясь к ней нерешительным шагом, и сейчас же с беспощадной ясностью понял, что совершил промах, непоправимую ошибку!
Ибо Катица удивленно посмотрела ему в лицо. Затем в глазах ее сверкнула молния гнева, ударила прямо в сердце Пашко. Катица поджала губы, словно хотела бросить презрительное: «Что еще надо этому?..»
Пашко готов убежать, скрыться с глаз ее — нельзя! Что он скажет старику? И о Зандоме вспомнил бедный парень — это вернуло ему мужество.
— Ты и сейчас сердишься. Как только я вошел, тебя охватил гнев…
Он-то собирался ее умилостивить, покорить сердце, когда-то принадлежавшее ему, и вот, вместо этого напоминает ей о ее унижении, позоре и страданиях…
Катица стряхнула с себя задумчивость; лицо ее стало грозным, в глазах заблистали молнии.
— За что я сержусь? Подумай, может, додумаешься! Или нет, так и быть, помогу тебе найти причину. Забыл ты ту ночь, когда камни падали? Забыл, как промчался ты верхом и посмотрел на нас так, как ты один умеешь? Забыл, как насмешливо, вызывающе смотрел на меня, когда мы встретились? Забыл… — Она возбужденно махнула рукой и замолкла. Ее била крупная дрожь, губы тряслись, глаза пылали. — Все вы иуды, палачи, мучили меня, пока не замучили! Вот и получайте, чего хотели! Радуйтесь, ликуйте!