Да, здесь все иное, трезвое, суровое — и все же тут она, Катица, в безопасности, тут у нее твердая почва под ногами. Тут невозможно увязнуть, поскользнуться, потому что все тут такое простое и ясное, хоть и несколько однообразное. Тут господин — он, отец, властный и твердый, словно из камня вытесан, с его загорелым лицом, которому могучий нос придает выражение строгости и неумолимости. И все же — все же тут так тепло, мило, уютно, и невольно с новой силой ощущает девушка, что она — не одинокая, брошенная, заблудившаяся сирота, а дитя, над которым бодрствует заботливое око и которое охраняет сильная рука отца.
— Ну, дети, спать, — проговорил Мате, откладывая люльку.
Матия простилась со всеми кроткой улыбкой и ушла в дом. Легко стало у нее на душе, когда приехала домой; кажется, никогда еще, с тех пор как покинула отчий дом, не была она так покойна.
Катица последовала за сестрой, все еще пристыженная, покоренная силой отцовской личности. Как проходила мимо него, почувствовала на голове его жесткую, тяжелую руку. Другая рука отца, такая же широкая и жесткая, погладила ее по мягкой щечке, прижала к сильной груди. И на эту грудь в страстном порыве кинулась Катица, что-то развязалось в ней, пали какие-то преграды, и душа растеклась в блаженстве. Слезы наконец брызнули, и заплакала она от счастья на отцовской груди.
— Доброй тебе ночи, милая! — тепло промолвил он, и Катица поняла: она все еще любимое младшее дитя, каким была всегда. Преданно посмотрела в глаза отцу, согретая детской любовью, и на щеку, заросшую колючей стерней, влепила жаркий, веселый поцелуй.
Укладываясь на покой, почувствовала она ясно и определенно, что так ложиться можно только под родительским кровом; все остальное — дым, обман…
Нет и восьми часов утра, а на площади уже целый муравейник. Продавцы разложили товары, люди прицениваются, покупают. Стайки детей пробиваются сквозь толпу со свистульками, трещотками, гармошками. Их привлекают только корзины с фруктами; купить не на что, так хоть полюбоваться, глотая слюнки, на ранние груши, на крупный инжир… Приукрасились все мужчины без исключения, хоть женатые, хоть холостые — один засунул цветок гвоздики за ухо, по старинному обычаю, другой, повидавший мир, послуживший в армии, вдел гвоздику в петлицу.
Зазвонил колокол, сзывая на малую мессу, и через площадь прошел курат, наш славный дон Роко. Он в сутане, на пальце у него сверкает знак его сана — перстень с бриллиантом. Со всех сторон кланяются ему, так что он не успевает отвечать, снимая блестящую квадратную шапочку. На лице его торжественность и искренняя радость, словно встретилось ему некое счастье.