Мате догадывался, в какую сторону слоняются размышления дочери. Понурил голову; мелькнула мысль — вот и еще одна веточка готова отпасть от семейного дерева. «Покидают гнездо, один за другим улетают… Останемся мы под конец одни, как дерево в чистом поле с обрубленными ветками…» Тяжелое предчувствие одиночества навалилось на сердце; одиночество — удел каждого в последний час, хотя бы и окружала его вся семья. Каждого ждет последнее прощанье, полное одиночества, когда рвутся все, самые прочные связи. Каждому отмерен путь, и надо пройти по нему — одному…
А Барицу порадовала новость Матии. Одной меньше в доме останется… И уже красивее, милее прежнего кажется ей старшая золовка. Сперва-то только заставляла Барица себя смотреть приветливо, теперь ее радость искренна. И когда Матия хотела помочь убирать со стола, Барица сказала от всей души:
— Ой, спасибо, спасибо — не трудись, ты и так усталая…
— Как бы там ни было, — заключил отец, — а все же надо хорошенько еще подумать. И прежде всего хочу я его увидеть.
— Без этого и не обошлось бы, — отозвалась Матия. — Он тоже хочет приехать, чтоб вы его узнали…
— Узнать-то его легко! — вмешалась Катица. — Волосы как костер, издали видать…
— Какие у него волосы, это мы уже раз слышали, — оборвал ее отец. — Повторять незачем. И запомни, дочка: красота — цветок, который вянет скорее всего. Впрочем, все это вещи, о которых тебе не угодно думать… Вместо этого, вижу, суетность тебя всю захватила: все бы тебе наряжаться, хвастать, людям глаза слепить. Как хочешь, а не нравятся мне твои хозяева: не учат тебя уму-разуму. А может, голова у тебя пустая, ничего-то в нее не входит… Довольно и этого, не заносись, дочка! Вон и тыква поверху плавает, коли внутри пуста. Запомни!
Резки были слова, строг отцовский тон. У Катицы слезы готовы брызнуть, в горле комок душит. А больнее всего, что другие слышали отповедь, может, и порадовались, особенно Матия. Ни за какие сокровища в мире не поднимет Катица глаз — кажется ей, провалилась бы сквозь землю от стыда.
Но еще больше резкость мужа обидела Еру. В ней поднялся протест — так и бросилась бы защищать своего ребенка, к которому так несправедливы… Но с Мате не поспоришь — приходится склонять голову. И все-таки не удержалась мать, подошла к дочери, погладила по голове, по волосам цвета воронова крыла, от которых как бы искры сыпались.
— Когда отец бранит, мать не должна ласкать! — строго сказал Мате. — Убери руку!
Ера отдернула руку, отошла скромненько, робко поглядывая, не рассердился ли муж. Нет, в лице его не заметно ни малейшего признака гнева. С выражением скорее добродушным смотрит он на обиженную дочь. И уже постепенно входит в сердце Катицы чувство, что она под защитой, пускай неласковой, жесткой и строгой. Чувствует она власть над собой, которая приказывает, руководит, причем неумолимо — зато и защищает, охраняет ее. В душу девушки вошла прежняя покорность этой власти, преданность и безусловное доверие, как в детстве. Связались заново, укрепились давние связи, и стало ей ясно: вот — единственный ее мир. Просторные городские комнаты, в которых царит ее молодая хозяйка, скорее наперсница, чем хозяйка, элегантная обстановка, весь этот мир, наполненный ароматом высших стремлений и взлетов, отошел куда-то далеко, словно его и не было; теперь Катице кажется — все это сказка, волшебный сон…