Катица и вообразить не могла, что уйдет от отца такой умиротворенной.
А Мате понимает, что достиг всего, всего. Остались в сердце дочери укрепления, которые он не взял, да уж и никогда не возьмет. Но он добился главного: теснее привязал к себе младшую дочь и, быть может, помешал ей принять опрометчивое решение. Одним словом — привязал ее к себе новыми узами, предотвратил полное отчуждение.
«И этого пока довольно, — размышляет он. — Долг свой я исполнил, остальное — в божьей воле».
С сознанием этого и он веселее отправился на отдых. Большая тяжесть спала у него с сердца.
Тем временем Матия с матерью ждали в доме, чем кончится разговор между отцом и дочерью. Матия так и обмирала, предвидя грозу; страшно ей было услышать голос отца, распаленный гневом. Напрасно! Напротив, Катица вошла в общую с сестрой каморку совершенно спокойная, чуть ли не веселая. С размягченной душой подошла она к Матии, обняла и горячо поцеловала ее. Сколько лет уже не видела Матия такой ласки от сестры…
«Значит, все кончилось хорошо, — рассудила степенная девушка. — А кто бы подумал! Гм… Оказывается, иной раз полезно и поупрямиться, коли хочешь, чтоб с тобой считались…»
На следующий день свернули палатки; сундуки, корзины, мешки отправили в Дольчины, погрузили на парусники и отплыли — каждый в свою сторону.
К вечеру городок наш снова принял обычный меланхолический вид.
Гости, памятуя пословицу: «Рыба и гость на третий день смердят», раньше торговцев — некоторые еще ночью — разъехались по своим местам. Хорошо везде в такую жарищу, а дома лучше: хоть наряжаться не надо.
У Матии с Катицей еще один день свободный: завтра вечером они вернутся к хозяевам. Поэтому завтра с утра отправятся они в Коницу, где сядут на пароход. Мате с Иваном затемно уехали в лес, заготавливать дрова на зиму и для перегонки ракии. В доме остались одни женщины.
— Отдохните, цыплятки мои, — твердит дочерям Ера. — Ни о чем не хлопочите, пока вы дома. А не то сходите куда-нибудь, время проведите. А ты, сиротинка моя, — обратилась она к Катице, пребывающей в какой-то задумчивости, — ты не тужи: мало ли что отец наговорил! Наговорить-то все можно, да незачем так уж все к сердцу принимать. Чудной народ мужчины — я тоже порой в одно ухо впускаю, из другого выпускаю… Эк как разбушевался, мы-де тежаки! Словно тежак — уж самый подлый на свете. У того тежака иной раз в сундуке-то побольше, чем у какого тонкого господина. А что ремесленник или мастер? Коли работы нет, так и нищий: что в рот ни положь — и то за грош…