Хотела было Ера подойти к дочери, но Мате приложил палец к губам и, выразительно глянув на жену поверх головы Катицы, показал ей на дверь. Невозможно ослушаться мужа; воинственное настроение улетучилось мигом, и бедная Ера, качая головой, скрылась в доме. Но спать она не пойдет — нет, будет ждать, может, и ее помощь понадобится; как только заметит хоть самую малость неладного… Нет, не даст она дочку в обиду! Довольно назиданий да поучений, сыты по горло — еще заболеет бедное дитя, занеможет с горя…
Мате не выпускает дочь из объятий, ждет — пускай выплачется. Пусть выплачется, легче ей станет, улягутся взбурлившие чувства. И когда Катица утихла, он заговорил тихо, сердечно; рассказал, какие надежды возлагает на нее, как гордится ею, каким сокровищем ее почитает. И о долге своем перед ней говорил, о том, что обязан руководить дочерью, на верную дорогу выводить. Долго говорил Мате, много — сам себе не отдавая отчета, о чем говорит и сколько — все, все выложил он, что внушала ему отцовская любовь. Не раз дрогнул голос его от волнения. А Катица слушала, не поднимая с его плеча мокрое от слез лицо, пила этот сладкий звук, в котором столько любви. Не наказывать — предостеречь хочет отец. Не портить ей настроение, невинную забаву — не хочет он допустить, чтобы дочери его попали на язычок людям. Не затаптывать стремление к лучшему, высшему, а вырвать с корнем высокомерие, тягу к роскоши. Не приговаривать дочь к вечному мраку, к блужданию в пустыне хочет отец, — нет, он хочет помешать дочери сбиться с пути, сделаться блуждающим огоньком, без крова, без прибежища…
Так долго и широко говорил он для дочери, тихонько, почти на ухо. Она слушает, не отвечает, только порой судорожно вздохнет после плача, после смятения чувства. Слушает сладкие речи отца, и мир распространяется в ее душе. И все же там, на самом донышке сердца, в самом сокровенном уголку грызет ее безмолвная скорбь — безмолвная и непреходящая: ибо требует отец, чтобы оставалась Катица на своем пути, не сходила с него. А это и есть то самое, что ее так мучит: это означает самоотречение, жизнь в низшем мире, выдворение из высших сфер, изгнание в пустыню обыденности…
Нет, не может она на это согласиться. Нет ни сил, ни желания. Всегда будет тлеть в ней жажда чего-то более прекрасного и высокого, чем то, что можно найти в доме Бобицы.
Но хоть и не рассеяны опасения — мир и упокоение снизошли на душу. В эти немногие минуты узнала Катица отцовское сердце, ободрилась под чистым сиянием его любви. А главное, поняла, что не тиранство это, перед которым должна она склонять голову, которому должна приносить жертвы, а нежная отеческая любовь.