Я снова подключил микрофон. Должно быть, мама перестала оглаживать себя по бедрам и уселась в кресло, потому что динамик почти без искажений доносил ее слова. Из них я понял, что стряслось что-то и еще. Кажется, у Бориски пропали джинсы — поношенные, не первой свежести, но это не важно, и тетя Надя случайно обнаружила их в сумке у Насти. Случайно! Как бы не так. Знаю я, как случайно. Матушка моя высказала деликатное предположение, что Бориска, может быть, сам подарил джинсы Насте и, должно быть, услышав в ответ, что это невозможно, пробормотала:
— Ну, мало ли…
Не мало и не много. Уж я-то Бориску изучил. Чтобы этот торгаш раскошелился за здорово живешь на джинсы?! А что, если не за здорово живешь? «Снимает» же Бориска «клюшек», да «машек», а иногда и «телок» в кафе-мороженое, что на площади Промкооперации, за разные заграничные тряпки?..
Но я не мог поверить, чтобы Настя была способна на такое. И тут матушка моя высказала то же самое предположение относительно Насти и Бориски, которое только что отверг я. Тетя Надя, наверно, согласилась, потому что матушка произнесла:
— То-то и оно-то…
Затем долго слушала тетю Надю, после чего спросила:
— Так что делать-то будем?.. — а еще помолчав, добавила: — Насчет Бориски и Насти ты хорошенько выясни. А Николая давно пора поставить на свое место. Много вообразил о себе. В его-то годы вытворять такое!..
Я отключил микрофон, теперь насовсем. Я был зол на весь белый свет, а особенно на Бориску и Настю. Мне стало казаться, что все так и было, как сначала предположил я, а потом матушка моя. Но чтобы за шмотье позволить себя обгадить?! В голове моей не укладывалось такое…
Заглянула в мою комнату мама, сообщила, что она отправляется на Сытнинский рынок за фруктами и овощами. Никогда не скажет она: за яблоками и морковкой, но всегда — за фруктами и овощами. В окно я смотрел, как уселась она в машину, как машина убежала в глубь Большой Пушкарской. Мама бесподобно водила свой черный, с хромированной металлической окантовкой «ВАЗ»: стабильно держала скорость не более шестидесяти километров, никому не уступала ряд, за рулем восседала так, как, может быть, не сидят и за пультом управления космическим кораблем.
Я принял решение сантиметр за сантиметром обследовать весь внутренний объем телевизора и проверку начал с блока номер один. При этом я думал о Насте с Бориской, о том, что могло быть или уже было между ними. Но больше я думал о Бориске. Ведь химичит паренек, шустрит и фарцует и ни от кого, кроме милиции, не скрывает этого, и тем не менее он нужен всем. Он улыбается и острит, и ему улыбаются и острят — все нормально, так и быть должно, не чумовой же он, не заразный. Я не позволяю себе шустрить и… постоянно один. Со мной, как выразился один Борискин дружок, в коммунальной квартире жить клево: все клопы от скуки передохнут. «Щоб мне подло было…»