— Погодка, — постукивая валенком о порог, сказала она. — Придется на вокзал топать пехом. Мой «газик» поломался. Поставила на ремонт.
— Хочешь, я погляжу? — предложил Соболев.
— Не надо. Тебе на поезд.
— О-о! — неприятно усмехнулся Соболев. — Ты уже все за меня решила?
— Я решила за себя.
Соболев помрачнел. Итак, он тут больше не нужен. Им теперь в этом доме интересуются не больше, чем, например, ушатом или какой-нибудь расшатанной табуреткой. Его бесцеремонно выталкивают, не дают сделать вид, что он уезжает по своему желанию. «Ну ладно. Ладнот-ко…»
— В этом доме кормят отбывающих гостей? — спросил он.
— Как и в любом другом — да. Или ты знаешь дом, где не кормят?
— Попрошу без намеков, — он уселся за стол.
Подышав на красные от мороза руки, Тоня принесла еду. Юрий Алексеевич отводил в сторону хмурящийся взгляд. Соболев повеселел. С беззастенчивостью человека, которому нечего терять, он привередливо выбирал с большого блюда самые румяные, самые пышные ватрушки.
Тоня выпила горячего чаю. Юрий Алексеевич от завтрака отказался. Простенькая эта оппозиция еще больше развеселила Соболева. Наевшись, он надел шинель, застегнул ремень и протянул старику руку.
— Будьте. Не поминайте лихом. И так далее.
— И так далее, — растерянно подтвердил Юрий Алексеевич. — А то пожил бы?..
— Пожил бы, — усмехнулся Соболев. — Если бы не…
И многозначительно оборвал фразу.
Вышли. Тоня заглянула в хлев что-то сказать матери. Соболев спустился с крыльца на улицу. Вьюга секла резко и злобно. Он прошелся взад-вперед, свернул за угол, где строился кирпичный дом. Ветер басовито гудел в пустых оконных проемах, наметая внутри дома причудливых очертаний сугробы. Соболев бросил взгляд на груду кирпичей. Ухмыльнулся. Затем, быстро оглянувшись — не видит ли кто, — развязал вещевой мешок и запихнул в него кирпич.
Вернулся он, прихрамывая, морща лицо. Вышла из хлева Тоня.
— Черт, ногу подвернул, — пожаловался Соболев. — Далеко до станции?
— Не очень. Дай я понесу, — Тоня потянула за ремень мешка.
— Еще чего?
— Давай, давай. Ты должен доставить в Смоленск свое драгоценное «я» в полном порядке.
Как бы нехотя он уступил.
— У тебя что в нем — камни?
— Точно.
За селом — в полях и лугах — метель куражилась безо всякого удержу. Сквозь ее мечущуюся муть время от времени проступали очертания косых изгородей, прясел, стогов. Но в лесу стало гораздо тише. Растрепанные верхушки деревьев величественно раскачивались, стряхивая с ветвей остатки снега.
— А счастье было так возможно, — проговорил Соболев. — Прости, Тонечка, не моя вина.
— Тебя кто-нибудь винит? — удивилась она. — Живи себе спокойно.