Через заснеженную площадь я направился к Большому мосту. Меня сопровождают глаза Насти — взволнованные и тревожные, полные какой-то надежды и неуверенности, и не оставляет ощущение, что на нее надвинулась беда. Но такая беда, о которой не предупредишь и от которой не оградишь.
Впереди меня снежная целина и позади снежная целина. Только короткая строчка темных следов появлялась из ничего, чтобы ни во что и исчезнуть…
Пасьянс не сошелся у Васьки. Те, кто придумали его, были, наверно, не дураки. Разочарованно дернув уголками рта влево-вправо, Васька отложил колоду. Чем кончится заваруха с поэмой о Лене-Боровке — не этим ли заботился Васька.
Появился из кухни Юрка со стопкой тарелок, вилками, ножами, горчичницей, перечницей и солонкой, и Лариска, преданно посматривая на Герку, стала умело накрывать стол.
Дверь из кухни шевельнулась — «сейчас появится блюдо с мясным салатом, а за ним дамочка в крохотной шляпке», — и в комнату вошла полная моложавая женщина в дымчатой шали на плечах. Серые глаза женщины смотрели умно и внимательно, волосы, тронутые сединой, были заколоты простой гребенкой. Чем-то эта женщина напоминала мою маму. Не внешностью, а манерой держаться — сдержанной и серьезной, внушающей доверие и спокойствие. Но представление о вздорной городской дамочке в крохотной шляпке так въелось в меня, что я не утерпел — заглянул в кухню проверить, нет ли там еще кого. Никого, конечно, там не было.
— Ну, будем знакомы? — проговорила приветливо женщина, поправив шаль. — Нина Петровна.
По обычаю нашего города, мы потянулись к ней с рукопожатиями, кажется, несколько смутив ее этим.
— Так что, Даня, — обратилась она затем к Даниле Петровичу. — Прикажешь подавать на стол?
Очень понравилось мне такое обращение. Истинно уважительные и прочные отношения между людьми, не в день и не в два устоявшиеся, а наверное, в годы, может быть, в десятилетия, чувствовались за ним, и я решил, что приезд Нины Петровны будет, пожалуй, посильней ее писем.
Данила Петрович встрепенулся. До него как будто не сразу дошел смысл сказанного.
— Гости не возражают? — откашлявшись, спросил он.
Гости не возражали. Нина Петровна и Лариска ушли в кухню. Мне сделалось спокойнее. Уверенность, что я напрасно пошел на поводу у событий, явившись сюда, поколебалась. Даже неприязнь к Даниле Петровичу как будто пошла на убыль. А эта комната, заваленная книгами и различной утварью, стала казаться мне такой же уютной, каким был наш дом в Ладве. И неожиданно мне послышалась та же самая мелодия, что дала о себе знать бессонной ночью в Наттоваракке. Я почувствовал себя свободнее, напряжение оставило меня…