…Заиграла радиола. Я двинулся на звуки музыки, но Сашка заступил мне дорогу.
— Давай добавим, — шепнул он. — Ну их. Они от воды пьянеют.
Приятно было, что тебя не относили к таковым. Я вернулся в кухню. Стаканы уже были наполовину наполнены. Мы опорожнили их. Закусить нечем было, да и не нужно стало — начисто отключился аппетит. Отстранив Сашку, я решительно вторгся в комнату. Остроносый парень, пристукивая каблуком в такт мелодии, говорил что-то своей девчонке. Разговор, наверно, шел обо мне, потому что они разом взглянули на меня и опять заговорщицки усмехнулись. Назвав свое имя, я подал парню руку. Он помедлил и с явной неохотой протянул свою, но имени своего не назвал. Это задело меня. Чего они себе позволяют? Кого из себя воображают?..
— Вы пьяны, — брезгливо ответила девчонка, капризно оттопырив нижнюю губу и с преувеличенным вниманием рассматривая этикетки на грампластинках.
— Немножко, — согласился я. — Это мы с Сашкой. В залог нерушимой дружбы.
Они насмешливо переглянулись, и девчонка фыркнула что-то в том смысле, что я уж и до Сашки поднабрался где-то. Такого не было и быть не могло, принялся уверять я, и в это время появились еще четверо: две девчонки и два кореша. Один из них был тот самый рыжий парень, который на вечере во второй школе читал «Стихи о советском паспорте». Увидев меня, он хмыкнул, будто костью подавился, подмигнул Сашке и весело потер руки. Вспомнил, поди, как интриговал против меня на вечере. Пусть веселится, раз это его забавляет. Так получилось, что и эти не пожелали знакомиться со мной, и я остался совсем один. Я тыкался из угла в угол, подходил то к одному, то к другому, а они упорно делали вид, что не замечают меня. И Сашка вел себя так странно, будто все шло, как и надо.
— Сашхен, может, начнем? — обратился к Сашке один из них — раскормленный губастый толстяк с выпученными мокрыми глазами. — Шамать хотца — мочи нету.
— Да ты что? — всполошился Сашка. — Лена Ерышева придет. Да и Дин… — он запнулся и быстро взглянул на меня. — Как же без Лены? — повторил он.
Во мне опять дали о себе знать прежние подозрения: уж не замыслил ли чего Сашка по отношению ко мне? Чего-то он недоговаривает, темнит… Я отошел к окну, изо всех сил изображая, что мне все равно. Но все равно не было. Тревожно было и горько. Пора, наверно, сматывать удочки, зачем навязывать свое общество людям, которые как будто и за человека-то тебя не считают. Вернуться домой, затопить «стульчиками» печь и смотреть на жаркое пламя. «Стульчиками» — обрезками досок — обеспечивал моих девушек лесозавод, как молодых специалистов. За окном по-прежнему выл ветер, скреблись ветки и валил мокрый снег.