Вон оно что: Сашка подменял свои стаканы с водкой стаканом с водой, заранее приготовленным. Выходило, что я один выдул полбутылки. Выходило, что меня опоили. Я попытался выпрямиться, чтобы пойти к Сашке и выяснить, зачем он опоил меня, но все закувыркалось перед моими глазами, все закачалось, и я рухнул на пол…
— …Женька обещал с парнями зайти, — сообщила за занавеской Татьяна. — Надо закуску сгоношить. Нинка, не спи. Твоя симпатия придет тоже…
Я живо представил себе Нину, приноравливающуюся соснуть. Она и до лесотехникума любила подавить на ухо. А сейчас это превратилось в излюбленную привычку. Еще Нина приучилась грызть макароны…
…Через какое-то время я очнулся. Увидел над собой плоский, в форме паруса плафон кухонной люстры и не тотчас сообразил, где нахожусь. Рядом бренчала пустая бутылка о пустой стакан и лежала опрокинутая табуретка. За стеной играла музыка и гудели оживленные голоса. А как неприкаянно завывал за окном ветер…
Я сел и осмотрелся. Куда занесла меня нелегкая?.. Непреодолимая сила повлекла меня обратно. Головой я боднул стол. Зазвенела посуда. За стеной замолчали, потом кто-то, кажется, это был голос Светки, посмеиваясь, спросил:
— Он там у вас ничего не разобьет?
— Ничего, — ответил Сашка Моряков. — А если и повредит свой горшок с опилками — не велика беда.
— Как он у тебя оказался? — удивилась Светка.
— Навязался! — ответил Сашка. — Заявился излить душу. Про Валю такое нес!.. Представляете, он ни разу в жизни не ел яблок.
— Бедненький, — пожалела меня Лена Ерышева. — Жаль, Динка не пришла — надула. Поглядела бы на своего ненаглядного. Вообразите себе, она извела себя, что стравила этого типа с Дубинкиным.
— Ничего, — ухмыльнулся Сашка. — Мы ей такое покажем — моментально излечится…
Я слушал и не верил своим ушам. Обида отрезвила меня на какое-то время. Я хотел встать и пойти к ним — этим девчонкам и мальчишкам — и спросить, что я им сделал, отчего они так ненавидят меня? Я хотел узнать от Светки, как это она затесалась в компанию сыновей и дочек директоров гастрономов и промкоопераций, ведь она-то дочь ревизора, но вдруг я понял, что это бесполезно — не я им отплачу за унижение, а они еще раз унизят меня. Вон как они спелись…
Выждав, когда они опять врубили радиолу, я прокрался в прихожую, накинул на плечи свое пальто, переобулся, толкнул дверь и вывалился в мокрую ветреную темень…
— …Альбиночка, — проворковала Татьяна. — Сколько там на твоих золотых?
— Без пятнадцати два, — ответила обладательница единственных в нашей комнате наручных часов. Я испугался: вот выйдет сейчас Татьяна в прихожую и начнет подначивать меня. А мне ни видеть никого, ни слышать не хотелось. Стыд за вчерашнее захлестывал меня. Я так ненавидел и презирал себя, что не имел зла даже на Сашку. Вскочив с раскладушки, я торопливо оделся и обулся.