[31] Я пишу «возможно», потому что в середине ХХ века в некоторых крупных компаниях, таких как «Эй-Ти-энд-Ти» (Лаборатории Белла) (AT&T (Bell Labs)), «Дюпон» (DuPont) и «Ай-Би-Эм» (IBM), существовала исследовательская культура, которая позволяет признать, что крупные компании необязательно по своей сути враждебны инновациям.
[32] Джейн Джекобс. Смерть и жизнь больших американских городов. М: Новое изд-во, 2015.
[33] Atlanta's Testing Scandal Adds Fuel to U. S. Debate. In: Atlanta Journal Constitution, July 13, 2011.
[34] Автор писал книгу в 2012 году — прим. пер.
[35] C. A. E. Goodhart. Monetary Relationships: A View from Threadneedle Street. Papers in Monetary Economics. Reserve Bank of Australia, 1975.
[36] Theodore Porter. Trust in Numbers: The Pursuit of Objectivity in Science and Public Life. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1995, 43.
[37] Лоррейн Дастон. Объективность. М: Новое литературное обозрение, 2018.
[38] Термин «меритократия» был впервые использован в конце 1940-х гг. англичанином Майклом Янгом (Michael Young) в его антиутопии The Rise of the Meritocracy, 1870–2033: An Essay on Education and Inequality (London: Thames & Hudson, 1958), где говорилось об отрицательных последствиях для рабочего класса, если правящие элиты будут избираться на основании коэффициента интеллекта.
[39] Theodore Porter. Trust in Numbers, p. 194.
[40] Где проходит граница между оправданным использованием количественных показателей, с помощью которых достигается прозрачность, объективность, демократический контроль и равные возможности для всех, и чрезмерным использованием этих показателей, которые подменяют собой политическую дискуссию и препятствуют решению о выборе правильного политического курса?
Безусловно, мы не можем утверждать, что любое официальное использование методов аудита является неправильным и ненужным. Однако нам нужно найти способ отличать оправданное использование количественных показателей от опасного. Когда мы видим аудиторские или иные количественные показатели, мы должны задать себе несколько вопросов. Например, вопросов, касающихся тех опасений, которые я высказал ранее: в частности, о наличии или отсутствии валидности конструкта, о возможности «антиполитики» и об опасности колонизации дискурса, или о недостаточности обратной связи. Таким образом, мы, граждане, должны спросить себя:
a. Каково соотношение между предлагаемым количественным показателем и конструктом, т. е. явлением окружающего мира, которое он должен измерять? Например, достаточно ли точно результаты ЕГЭ характеризуют способности ученика и его право продолжить учёбу в вузе?
b. Не имеет ли данный количественный показатель скрытой политической подоплёки? Например, не были ли система деления Вьетнама на районы и метод подсчёта военных потерь попытками затушевать дискуссию в американском обществе касательно того, имела ли война во Вьетнаме смысл, и можно ли было в ней победить?
c. Какова вероятность колонизации или произвольной подтасовки индекса, например, путём подачи недостоверных или неполных отчётов, либо искажений, возникающих при обратной связи, или предрассудков по отношению к неким важным задачам? Например, не приводит ли повсеместное использование индекса научного цитирования в американских университетах к публикации некачественных статей или тому, что «кукушка цитирует петуха лишь за то, что он цитирует кукушку»?
Короче говоря, я не собираюсь нападать на количественные методы ни в высшей школе, ни в госсекторе. Но нам действительно необходимо лишить цифры покрова тайны и ореола святости. Нужно настаивать на том, что они не всегда отвечают на поставленный вопрос. Нам также нужно осознать, что споры о распределении дефицитных ресурсов относятся к сфере политики, а не к чисто техническим решениям. Мы должны спросить себя, к чему приведёт использование количественных показателей в данном контексте — к прогрессу или регрессу в политических дискуссиях, и поможет ли оно достичь наших политических целей или наоборот, воспрепятствует этому.